Все было кончено! Граф Андрей получил шестнадцать статей наставлений из Сената, пять тысяч прогонных денег, восемь тысяч годового жалования, четыреста рублей на канцелярские расходы, выехал из родового Батурина в Вену и надолго застрял там, благо знакомств, развлечений и романтических связей венский двор представлял в избытке. Посол из Неаполя князь Караманико ни в Петербурге, ни в Вене так и не появился.
Но надежда не оставляла Рибаса. Ведь при графе Андрее, полномочном после-министре, полагалось быть секретарю. Так что существовала еще возможность для майора прибыть в Неаполь с дипломатической охранной грамотой, с которой наверняка посчитаются Ризелли. Но для этого нужно немедленно отправиться к канцлеру Панину, что он и сделал. Сенатский секретарь объявил, что Никита Иванович отбыл на неопределенный срок в свои поместья. Иностранными делами, как сказал потом Бецкий, ведает теперь весьма недалекий Иван Остерман и весьма осмотрительный статс-секретарь Екатерины Александр Безбородко.
На следующий день Рибас собрался к знакомцу по Кучук-Кайнарджи, бывшему подполковнику Безбородко, но неожиданный визит Антонио Джики прервал сборы и положил конец всем его намерениям. Антонио наполнил рибасовы кадетские кельи шумом, смехом и восклицаниями:
– Я только что из Италии! Коптил небо в Ливорно! Чистил перья остаткам российского флота вместе с Иваном Ганнибалом.
Он был во фраке песочного цвета с веером складок сзади.
– В каком ты чине?
– Майор, как и ты. Но угадай: куда я еду из Петербурга?
– Зная независимость твоего характера, предполагаю, что ты отправляешься в Америку. Прошлым июлем там приняли «Декларацию независимости», – отвечал Рибас.
– Нет! Я еду к подножию благословенного Везувия, в Неаполь! Представляю отвисшие челюсти неаполитанских шулеров, когда я заявлюсь туда в качестве секретаря при русском посланнике графе Андрее!
Последние надежды рухнули. Джика получил отличные рекомендации Орлова-Чесменского, успел опередить Рибаса с представлением от Сената, на котором Екатерина написала: «Пусть займет сию должность», получил тысячу двести рублей годового содержания и умчался в Вену, где незамедлительно присоединился к «скромным» развлечениям воспрянувшего духом графа Андрея Разумовского.
Итак, устремления на поприще дипломатии кончились ничем. К тому же, словно в насмешку, в Петербурге заговорили о мосте через Большую Неву… Академия Наук праздновала свой юбилей, и механик Кулибин выставил на всеобщее обозрение модель моста, над которой он работал несколько лет. Модель была в десять долей от истинной ширины Невы и состояла из настила бревен, каждый верхний ряд которых при строительстве выдвигался вперед, пока не соединялся посередине с бревнами, наводимыми с другого конца-моста. Мост представлял из себя безопорную, но весьма крутую арку. Модель держала соразмерные ей тяжести, что «действительными опытами изведано было». Академики решили, что она «совершенно доказательно верна для произведения ея в надлежащих размерах». Весь Петербург поспешил посмотреть на дело рук механика, как на чудо света. Рибасу мост понравился гениальной простотой. А Петербург насмотрелся, навосхищался игрушкой, потом ее снесли в подвал и окончательно похоронили на дровяном складе Академии.