Лицо у обер-полицмейстера было бледное и несчастное. Ещё бы — с него главный спрос. Отставкой не отделается. По всем установлениям за устройство коронационных торжеств отвечает московский генерал-губернатор, но не отдавать же под суд дядю его императорского величества? А судить кого-то из местного начальства нужно. Зачем не предусмотрели, что будет столько народу? Почему выставили такой хлипкий кордон?
Фандорин вытянулся в струнку, лихо отсалютовав полицейскому начальству, но Ласовский даже не взглянул в его сторону.
— Отлично, — вполголоса сказал мне Эраст Петрович. — Вот и экипаж.
Я увидел поодаль знаменитую обер-полицмейстерскую пролётку, запряжённую парой вороных рысаков. На козлах важно восседал кучер Сычов, частенько поминаемый московскими газетами в связи с ежедневными разъездами неутомимого полицейского начальника в поисках нетрезвых дворников и нерадивых городовых.
Эраст Петрович подхватил шашку и, молодцевато звеня шпорами, бегом бросился к экипажу.
— Срочное донесение! — крикнул он кучеру, с разбега впрыгивая в пролётку. — Давай, Сычов, не спи! Приказ господина обер-полицмейстера! — Обернулся ко мне и откозырял. — Ваше превосходительство, умоляю, скорей!
Кучер оглянулся на деловитого офицера, посмотрел на меня. Хоть на мне и была простая куртка, снятая с немецкого разбойника, Сычов, кажется, не особенно удивился. Такой уж сумасшедший день, что невесть кого велят на обер-полицмейстерской паре возить.
— Пучьте г-глаза, — шепнул Фандорин, усаживаясь напротив. — Вы — большая фигура. Чёрт-те кого в этой коляске не повезут.
Я приосанился и, как подобает истинно значительной особе, стал смотреть немножко в сторону и вверх, а лоб собрал государственными морщинами. Уж, слава Богу, повидал на своём веку министров и генералов.
— Гони, Сычов, гони! — гаркнул Эраст Петрович, ткнув чинного возницу в ватную спину.
Кучер суетливо тряхнул вожжами, чудо-кони дружно запустили рысью, и коляска закачалась на мягких рессорах.
Время от времени Сычов басисто взрыкивал:
— Па-берегись!
Замелькали побелённые стволы придорожных тополей. Унылая вереница повозок, укрытых рогожами, все быстрее уплывала назад. Прохожие поворачивались и смотрели (во всяком случае, так мне казалось) со страхом и надеждой. Полицейские брали под козырёк.
У Александровского вокзала Фандорин велел кучеру остановиться. Мы вылезли, Эраст Петрович бросил на кожаное сиденье свою визитную карточку и махнул, чтобы Сычов ехал обратно.
Пересели на лихача, помчали в сторону Мясницкой.
— Что там на Ходынке-то, ваше благородие? — обернулся извозчик. — Бают, жиды в казённое вино дурман-травы подсыпали, и через это народ в изумление вошёл, до ста тыщ православных передавили. Правда ай нет?