— Нерьзя, — заявил он, уставившись на меня своими чёрными глазками. — Господзин прачет. Отень из-за парьтика передзивает. Смотречь нерьзя. Стыдно.
Лжёт, я сразу понял, что он лжёт!
Ничего более не говоря, я взбежал в бельэтаж и постучал в дверь Ксении Георгиевны. Никакого ответа. Осторожно открыл замок мастер-ключом. Пусто. И постель не тронута.
У меня все так и поплыло перед глазами. Она там, наедине с этим покорителем сердец!
Господи, научи и вразуми. Что за испытания обрушил Ты на дом Романовых!
Я поспешил в привратницкую, куда часом ранее разместил полковника Карновича, перетянув туда же телефон из прихожей.
Начальник дворцовой полиции открыл мне в одной рубашке и без всегдашних тёмных очков. Глаза у него оказались маленькие, острые, с красными веками.
— Ну что, Зюкин? — прищурился он. — Решили все-таки рассказать, что такое затевает ваш приятель?
— Её высочество проводит ночь в комнате господина Фандорина, — шёпотом доложил я. — Я слышал её плач. И боюсь… что она сама туда пришла.
Карнович разочарованно зевнул:
— Это, конечно, очень пикантно, и я как начальник дворцовой полиции обязан знать, с кем проводят ночь девицы императорской фамилии, однако вы могли бы сообщить мне об этом и утром. Я, Зюкин, представьте себе, лёг немного поспать.
— Но у её высочества есть жених, принц Олаф! И потом, она — девица! Господин полковник, может быть, ещё не поздно воспрепятствовать!
— Ну уж нет, — снова зевнул он. — Вмешиваться в сердечные дела великих княжон себе дороже. Нашему брату подобных неделикатностей не прощают. А что до девицы, то была девица да, полагаю, вся вышла, — скривился в ухмылке Карнович. — От плача до утешения, как известно, дорожка короткая, а у вашего приятеля Фандорина репутация изрядного сердцееда. Ничего, от принца не убудет. Он ведь женится не на девице, а на доме Романовых. Невинность — ерунда. А вот что не ерунда — так это фандоринские фокусы. Очень уж я опасаюсь самочинных действий нашего Пинкертона. Если хотите помочь мне, а вместе со мной и государю, расскажите всё, что знаете.
И я рассказал — и про Хитровку, и про Культю, и про завтрашний бандитский сход.
— Чушь, — резюмировал Карнович, дослушав меня до конца. — Полная чушь. Так я, собственно, и предполагал.
* * *
О сне нечего было и думать. Я ходил взад-вперёд по коридору бельэтажа, ломая пальцы. Одновременно боялся, что разбужу своим топтанием Георгия Александровича, и внутренне желал этого. Тогда он спросил бы, что я здесь делаю в этот глухой час и почему на мне нет лица, а я рассказал бы его высочеству всё, как есть.