Старший штурман докладывал о всем, что произошло за день, а Полковский думал, что все это чепуха.
— Не допускайте нарушений порядка, — говорил он и отпускал штурмана.
Когда в каюте никого не оставалось, он зажигал настольную лампу с темным абажуром и устало опускался в кресло.
Маруся стучала в дверь, потом вносила поднос с тарелками.
— Спасибо, Маруся, не надо, — отказывался он от ужина и, закрыв глаза, просиживал до зари, думая о Вере, о детях, об опасности, которой они подвергаются, и у него начиналось сильное сердцебиение.
Как-то раз, возвращаясь из консульства, Полковский встретил на набережной Тэпке и одного из офицеров, побывавших на «Евпатории». Тэпке нагло посмотрел на Полковского, что-то сказал своему спутнику. Оба грубо расхохотались и прошли мимо.
У Полковского защемило в груди: ему стало так стыдно за них, как будто это он сделал что-то очень дурное. Он не мог забыть этот наглый хохот и всю дорогу бормотал: «Как можно? Что же это?» Он вспомнил Птаху, его восторженное лицо и смелый возглас: «Я!». Полковскому сделалось совсем плохо; он весь дрожал, глаза горели, а губы были сухие. Он не принял на доклад старшего штурмана и весь вечер, быстро ходил из угла в угол. Потом, сжав зубы, вышел на мостик. Теплый воздух, огни кораблей на рейде, иллюминация на набережной и далекий шум большого города несколько успокоили его. Он подумал, что в мире происходит что-то ужасное, что весь этот свет, иллюминация и шум — мишура, за которой скрывается страшный смех Тэпке.
В девять часов он спустился в каюту, но уже не мог думать о Вере и детях и, приняв снотворное, лег на диван. Ему приснились Тэпке и рыжий немец с пивной кружкой. Оба, крадучись, шли по Преображенской, потом поднялись в его квартиру.
Полковский проснулся в холодном поту и вскочил, дико озираясь.
Кто-то стучал в дверь.
— Войдите.
Вошел старший штурман и доложил, что на борт «Евпатории» прибыли капитан порта и два таможенных чиновника.
— Пригласите сюда, — сказал Полковский. — А сколько сейчас времени?
— Одиннадцать.
Через две минуты по трапу застучали каблуки и послышался нерусский говор.
Гости вошли в полутемную каюту, не смущаясь, шумно поздоровались и сразу же сообщили, что «Евпатория» может выйти в плавание.
Полковский встал и зажег верхний свет. Эта минутная пауза помогла ему скрыть волнение.
Он пригласил гостей к столу, поставил вино, вызвал Марусю и приказал ей приготовить ужин. Когда женщина вышла, достал из буфета бисквит и между прочим спросил:
— Когда?
— Хоть завтра, — ответил таможенный чиновник, закусывая вино бисквитом.