— Свалилась кормовая мачта! — крикнул он, повернувшись к Полковскому.
Полковский будто не расслышал. Губы его были искривлены, одна бровь приподнята, другая опущена. Он буравил глазами лодку, расстояние до которой сократилось до одной трети мили.
— Так держать! — сказал Полковский.
— Есть, так держать, — повторил рулевой, направляя «Аджарию» на середину борта подводной лодки. Эта была настоящая атака: огромный корабль, в который стреляли и у которого под ударами снарядов разваливалась надстройка, упала мачта, молчал и упорно надвигался на хрупкое суденышко, каким по сравнению с «Аджарией» казалась фашистская подводная лодка.
Полковский передвинул ручку машинного телеграфа на «самый полный», затем подскочил к переговорной трубе и крикнул:
— Самый полный, вперед!
С мостика было видно, что фашистов охватил ужас. Они прекратили стрельбу, заметались по палубе, потом офицер открыл люк и стал спускаться. Вот исчезли его ноги, плечи, наконец скрылась голова. Матросы, толкая друг друга, ныряли в отверстие. Вот сразу двое очутились в люке и застряли в нем. Оставшиеся на палубе били их по головам, вталкивали вниз. Люк захлопнулся. Двое матросов не успели прыгнуть в него и тщетно отчаянно стучали по стальной крышке. Лодка начала погружаться. У двух неудачников лица были искажены ужасом; они, уже по колено в воде, все еще цеплялись за выступы люка.
Подводная лодка не успела погрузиться: таран «Аджарии» врезался в ее борт.
Перерезав лодку, «Аджария» прошла еще немного вперед, потом легла на свой прежний курс. С правого крыла мостика Полковский долго смотрел на то место, где скрылась под водой лодка, смотрел, пока не исчезли последние воздушные пузыри и море не успокоилось. Потом он зашел в рубку. Глаза его потухли. Только губы нервно подергивались. Он вспотел, и мертвенная бледность разлилась по лицу. Шатаясь, Андрей подошел к дивану, лег и долго лежал с открытыми глазами. Афанасьев и штурман наблюдали за каждым его движением. Изумленные и потрясенные всем происшедшим и, пожалуй, больше всего — самим капитаном, непонятной силе которого приписывали всю эту сказочную победу, они переглянулись. Афанасьев почему-то шепотом сказал:
— Оставайся на вахте, — а сам ушел вниз к команде.
Анфиса Григорьевна принесла суп, тарелку с хлебом, поставила все это на столик, где лежала карта, с минуту смотрела на Полковского и тихо спросила:
— Андрей Сергеевич, что вам принести на второе?
Полковский очнулся и провел ладонью по лицу.
— Все равно, — ответил он и встал.
Когда буфетчица ушла, он умылся и съел несколько ложек супу без хлеба. Потом отодвинул тарелку и попросил принести чай.