— Чтоб самому не сбеситься, да?
— Угу. А при зубной боли рот его отваром полощут. А вон, глянь, лопух. Как думаешь, для чего нужен?
— Ну, если в лесу до-ветру приспичило… — смутился Гансик. — Листья большие, мягкие. Очень удобно.
— Очень удобно. — передразнила его я. — Да им чего только не лечат. Корни, если их по осени собрать да настоять, и кровь чистят, и от жара помогают, чтоб с потом болезнь выдворить, и камень из почек гонят. Снаружи этим же настоем от зуда, прыщей, лишая и радикулита мазаться можно. Волосы полезно таким отваром полоскать — чтоб не облысеть как герр Захуэр. А листья, если их размочить, получше подорожника будут на раны и ожоги.
— Ух ты… Настоящая эта… панацацка!
— Панацея, горе луковое. А вон, гляди, ревень цветет.
— И что из его цветков делают?
— Из цветов только венок. А вот если корни высушить и истолочь, то от запора очень хорошо помогает. Дня два с горшка люди не слазят — так полоскает.
— И ты все-все травы на свете знаешь? — восхитился Гансик.
— Все никто не знает. — вздохнула я. — Земля большая, травы везде разные растут. Какие-то я никогда не видела, о каких-то даже и не слыхала. Но вот те, что растут от сих пор до центральной Италии и от середины Меровенса до мадьярских границ, это да. Знаю все.
— А вон это чё цветет?
— Икотник. Если в воде настоять, то от икоты помогает. А коли этот настой с медом развести, то поить этим надо тех, кого зверь бешенный покусал.
— А это вкусно?
— Все вкусные лекарства медикусы сами съели, одни невкусные остались. — хмыкнула я.
— Фу. — шкода смешно сморщил нос. — Не буду давать себя кусать зверям.
— Это правильно. Ну, пришли вроде. Вон и охотничья заимка.
Заимка, это конечно сказано было громко. Потемневший от времени деревянный домишко, знавший гораздо лучшие времена, с покосившимися стенами и прохудившейся крышей. Никто его не пытался чинить уже Всевышний знает сколько лет — зверь-то из окрестностей Кирхенбурга давно ушел. Только изредка припозднившиеся грибники находили в нем убежище от непогоды, однако же сезон сбора грибов еще не начался, так что ожидать кого-то в гости нам не приходилось.
У чудом уцелевшей коновязи стояли две жалкие клячи, по сравнению с которыми приснопамятная Бочка, в день ее покупки, казалась арабским скакуном. Рядом расположилась вместительная телега.
«Боже, — мысленно простонала я, — неужто фрау Хельга, чтоб ей крапивой подтереться, решила сэкономить?»
Сама моя наставница наблюдалась на лавочке у входа в избушку, с иглой и нитью в руках, занятая починкой целого вороха ношеной мужской одежды.