Когда чеканные шаги Слейтона зазвенели по уличному булыжнику, ко мне зашли Эли и Иона. Эли одарил меня той же самой щедрой улыбкой, что сияла у него на лице, когда я впервые увидел его в тюрьме Бель-Аил.
— Я задолжал тебе один побег из тюрьмы, — сказал он. — Так что если ты попадешься и получишь шанс сделать тот самый телефонный звонок…
Я рассмеялся и пожал ему руку. Затем перевел взгляд на Иону.
— И ничто из того, что я говорил, не встревожило ни одного из вас?
— Насчет Малкольма? — откликнулся Иона. Я кивнул, и он продолжил: — Полковник прав, Гидеон. Психическое и физическое состояние Малкольма очень тесно связаны — я думаю, что ты разберешься, как и почему, не хуже любого из нас. Но мы все же знаем его с юных лет. Он приходит в норму, если дать ему отдохнуть.
— Но… эта затея с путешествиями во времени…
— Всего лишь стресс и усталость, Гидеон, поверь нам, — ответил Эли, вскинув голову. — С другой стороны…
— С другой стороны, — закончил за него Иона, — я непременно хочу быть поблизости. На всякий случай. Это будет похлеще драки за место в Гарварде или Йеле.
Все было ясно, ничего недосказанного не осталось, — оба брата почти одновременно сняли очки в едином жесте сдерживаемых чувств.
— Ну… до свидания, Гидеон, — сказал Иона.
— И помни, что сказал тебе полковник Слейтон, — произнес в свою очередь Эли. — Жизнь там, снаружи, может теперь показаться тебе ужасно чуждой. Только свистни, и мы заберем тебя назад.
Оба, выходя за дверь, помахали мне, но выглядели и, очевидно, ощущали при этом явную неловкость. Я повернулся к Жюльену, вдруг ощутив, как к горлу подступает огромный ком. Фуше тактично привстал и предостерегающим жестом поднял руку, кивнув в сторону Ларисы.
— Пойду прогрею вертолет, Гидеон, — сказал он. — Скоро стемнеет, а ночной полет всегда привлекает меньше внимания.
Когда он вышел, я повернулся к Ларисе. Обхватив себя руками, она недвижно стояла, не сводя взгляда со скалистой пещеры за окном. Готовый увлечь ее нежными, неотразимыми грезами о нашем совместном будущем, я улыбнулся и шагнул к ней…
Но тут на меня нахлынуло, внезапно и резко, то же самое чувство, что поразило меня в начале нашей последней ссоры с Малкольмом: мгновенная утрата иллюзий, жуткая и опустошающая, словно удар бритвой в сонную артерию. Угрюмое лицо Ларисы предельно ясно и жестко давало понять, что, заставив ее выбирать между братом и мной, я неизбежно проиграл бы и что соперничество будет тщетным. Я понял, что все мои отчаянные фантазии порождены предумышленным избеганием и отрицанием всего того, что я знал об их общем прошлом. К тому же не только он нуждался в ней, но и она сама достойно ценила связующие их узы. Лишь эти узы любви помогли им хранить хрупкую, ограниченную способность к душевной близости и верности обязательствам на протяжении всего их погубленного детства и во все последующие годы. Я был просто глуп, считая, что наши чувства друг к другу перевесят эту привязанность; было чудовищной ошибкой даже надеяться на то, что она предаст и его, и себя.