— Скоро стемнеет, — сказала она, глядя в небо, — времени мало… — она еще крепче обхватила себя руками, — …и слава богу, — выдохнула она, давая понять, что попытки продолжать разговор бессмысленны.
Я удерживал себя в нескольких футах от нее, хотя это отнимало у меня все силы.
— Если ему станет хуже, Лариса…
— Я знаю, что тогда делать.
Я глубоко вдохнул и, испытывая неловкость, продолжил.
— Есть то, о чем я решил не рассказывать при всех: он упомянул о самоубийстве. Это могло быть преувеличением в пылу спора, а могло быть и правдой. Ведь он действительно измотан так, что от него мало что осталось.
Она кивнула.
— Я верну его к жизни. У меня всегда получалось.
Меня поразил ее голос, произносящий эти слова: голос самой вечности, голос разбитого сердца. Маленькая девочка, строившая тайные планы вместе со своим больным, но храбрым братцем, что так отчаянно вступался за нее, пыталась пробиться сквозь жесткий панцирь самообладания женщины, чтобы сказать, что она ни за что не оставит его, и все же отчаянно, страстно желает, чтобы я не уходил. Однако же в эти мучительные минуты она не издала ни звука. Но когда я уже решил, что панцирь останется неодолимым, а крик — безмолвным, и собрался было выдавить "ну, пока" и заставить себя уйти, — произошел взрыв. Она развернулась, кинулась ко мне в безмерном горе, смахивая слезы, и спрятала лицо у меня на груди, как делала много раз прежде.
— Нет, — бормотала она, молотя меня кулаками со всей силой, на которую была способна. — Нет, нет, нет…
Я нежно взял ее запястья, поцеловал ее серебряные волосы и прошептал:
— Береги себя, Лариса. — Потом осторожно отвел ее руки и выбежал из комнаты вон. Ее рыдания слышались мне еще долго, даже после того, как я оказался на борту вертолета, низко летевшего над ледяной Северной Атлантикой.
Я бежал на юг. Пока мы летели в Эдинбургский аэропорт, Жюльен — истый галл, он знал толк в сердечных делах, и потому все понимал и сочувствовал мне — пытался меня утешать. Он уверял, что никто не знает своего будущего, что мы с Ларисой по крайней мере живы, и что мы слишком хорошо подходим друг другу, чтобы расстаться вот так внезапно и навсегда. Парадоксальный эффект от его слов лишь больше укрепил в мрачном убеждении, что я навсегда потерял эту странную, удивительную женщину, которую искал всю жизнь. Когда мы приземлились в аэропорту Уильям Уоллес, Фуше вылез наружу, крепко обнял меня, расцеловал в обе щеки и заверил, что мы еще встретимся. Но затем вертолет поднялся в воздух, а я остался стоять внизу; с собой я взял лишь небольшую сумку с двумя пистолетами внутри, парализатором и рейлганом — оба из композитного пластика, который не по зубам ни одной из охранных систем. Не успел я вздохнуть и собраться с мыслями, как пришлось бороться с охватившим меня чувством жуткого одиночества. Я был вправду одинок, и это чувство невообразимого одиночества заставило меня усомниться в моральных принципах, из-за которых я оказался в положении столь незавидном.