Вот-вот, ему. А с Уолтера хватит и того, что оный фольклор будет регулярно гостить у него по выходным.
— Перед тем, как все разъедутся, приглашаю вас наверх, праздновать, — позвал граф, который слегка покачивался и весь светился радушием. — Берта, ты куришь?
Вопрос застал ее врасплох.
— Я? Н-нет, что вы! Да у меня вообще вредных привычек нет никаких, — зачем-то добавила вампирша.
— Жаль, а то я хотел угостить тебя хорошими сигарами.
Берта сочувственно посмотрела на Гизелу — сначала умерла, потом жених бросил ее ради Изабель, теперь еще и отец допился до розовых нетопырей. Но виконтесса и бровью не повела.
— Гизи, вы с Бертой к нам присоединитесь? — спросил граф, пропуская вперед остальных гостей.
— Обязательно, папочка, — пропела виконтесса. — Вот только поговорим о своем, о женском.
— Тогда я не буду вам мешать, — деликатно улыбнулся он и закрыл дверь.
Да что же здесь происходит?!
Берта бросается вслед за ним и дергает за ручку. И еще раз, и еще. Дверь не поддается. Ее заперли снаружи. Можно вышибить плечом, но такое самоуправство в чужом доме… который никогда не станет родным… но как же отсюда выбраться? Прежде чем Гизела поймет, что никакой она не рыцарь, а трусливая девчонка, которая и любить-то умеет только исподтишка. Прежде чем пробьет полночь и она превратится в крысу.
За спиной раздаются шаги, но она не оборачивается. Ей страшно, как никогда.
Страшно, что если оглянется, то увидит груду монет на столе, покрытом бархатной скатертью.
— Мне жаль, — шепчет она, когда Гизела обнимает ее за плечи.
— И мне. Папа никогда не угощал меня сигарами.
— Я испортила твою сказку. Ты ожидала принца на белом коне…
— …а явилась принцесса…
— … вообще без коня.
— Не будем устраивать трагедию из-за одного непарнокопытного.
Дальше терпеть невозможно, и как только Берта оборачивается, она действительно замечает и золото, и силуэты на фоне камина, но они тают в черных зеркалах. Отражается лишь девушка в форменном платье, с растрепанными волосами и недоверчивым взглядом исподлобья, который вдруг превращается в удивленный. Ни доспехов, ни даже самого заурядного меча. Только она сама. Впервые в жизни она видит себя. И забывает закрыть глаза, когда губы Гизелы соприкасаются с ее плотно сжатыми, но с каждым мигом все более податливыми губами. Уже потом, в темноте, она слышит шорох слов. Сказка распадается на частицы и собирается заново.
…И жили они если не счастливо, то хотя бы очень, очень долго.