Вдобавок в носу кран сопливый открылся, слизь кровавая течет. По ушам будто ладонями врезали, из-за озноба челюсть прыгает. Весь сделался я горячий, как казанок в печи. Как это называется? Иначе, чем грипп, инфлуэнца, лихорадка не назовешь.
Я вообще-то утром промок, когда по дороге решил заскочить туда, где люди пивком разминаются. А потом в тапках вода хлюпала. Но, с другой стороны, простуда с гриппом меня никогда не берут. Вот одного моего приятеля триппер не брал, даже, казалось, в самых безнадежных случаях. Зато стоит сквознячку повеять, и этот тип уже готов, лежит, хрипит, сложив ручки. Такой вот разброс и плюрализм.
Я пошел на кухню угоститься чаем со спиртом, с таблеткой парацетомола, с малиновым вареньем, и встретил в коридоре лужицу. Очень подозрительную. Но почему-то возбуждаться и бросаться на новые поиски уже не захотелось.
Наоборот, захотелось покоя и сладкого ничегонеделанья. Я даже стал, как мне тогда почудилось, вполне здраво рассуждать. Это, дескать, СНИЗУ протекает. Потолок чистый, значит не сверху. Почему бы не быть жидкостям, которые снизу умеют течь? Наверняка и закон физики подходящий имеется, пока неизвестный мне – у меня ведь полно прорех в образовании. Я-то как учился, пока меня не выперли из института: ночью под пивко сто законов выучу, утром сдам поскорее экзамен, потом коньяк из заначки – и привет всем знаниям, вымылись, считай, начисто.
Успокоил я себя столь незатейливым способом, загрузил вовнутрь народные снадобья, включая хрен и чеснок, после чего растекся на диване. Есть отпад, слегка «лечу», реминисцирую детство золотое. Мне тогда нравилось болеть: морсик, жрачку в постель подносят, уносят; горшок и то рядом расположился; родным-близким от тебя ничего не надо, только вьются вокруг со своими услугами; ты же Вальтер Скотта почитываешь.
Принял я еще немного комплексного снадобья и разморился окончательно, потом задремал.
В дреме я будто бы по-прежнему на своем диване, но диван мало-помалу превращается в операционный стол, а сверху разгорается свет. Откуда ни возьмись доктор, хочет меня оперировать. Из-под шапочки и над повязкой только два глаза-буравчика виднеются и нос. Последняя деталька не просто сидит на лице, а еще и вытягивается в мою сторону, на конце становится твердой, металлической, как и полагается медицинскому инструменту.
Кстати, в охватившем меня сне я отношусь к докторскому носу с пониманием. А может, товарищ – потомственный хирург? Куда больше беспокоит, что он там собирается ковырять?
В качестве ответа металл ныряет в мой нос, потом опускается в глотку, добирается чуть ли не до желудка. Там из докторского носа что-то высмаркивается. И я сразу чувствую тяжесть под ложечкой.