Между тем игрушки все прибывали и прибывали в дом. Их заносили соседи, близкие и дальние родственники детей, а главным поставщиком игрушек в эти дни стал, разумеется, Дед Мороз.
– Вы не можете разобрать игрушки, правильно я понимаю? – спросил я детей.
Они обрадованно подтвердили.
– Ну тогда у меня есть к вам одно предложение, от которого вы не сможете отказаться. Мы возьмем все игрушки, которые есть в нашем доме, и отвезем детям, у которых нет ни родителей, ни соседей, которые могут им подарить игрушки. Мы отвезем все эти игрушки в детский дом, – сказал я и замер.
Дело в том, что эта мысль сию секунду пришла в мою голову. Она пришла как озарение. Я совершенно не подумал над ней. Я просто выпалил ее. И даже, можно сказать, пожалел об этом. Мне не жалко было игрушек, которым после этих слов в определенном смысле был уже подписан приговор, ибо от таких слов уже не отказываются. И мне не жалко было своих детей, которые, наоборот, оказывались, по моим представлениям, в выигрышном положении, так как могли себе потребовать после этого происшествия в их жизни сколько угодно новых игрушек. Я не испугался, что это прозвучит слишком пафосно или, наоборот, пошло. Ну вот, они решили сплавить весь этот хлам в детский дом. Так могли подумать про нас после этого. Но я же понимал, что это не хлам. Это были обожаемые моими детьми игрушки, с которыми они прожили всю жизнь, и это уж точно не преувеличение.
На самом деле я испугался своих собственных слов, потому что они были слишком уж серьезными.
– В детский дом?! – прошептала Маша. – Давайте!
– В детский дом! – крикнул Ваня. – В детский дом! А что это такое?!
Я ему объяснил. Маша помогала. Она была растрогана. Я даже не ждал от нее такой мудрой реакции.
Ваня кивнул.
Утром я с облегчением уехал на работу, договорившись, что вечером дети разберут все игрушки и две или три все-таки оставят себе.
– Катя же никому, кроме меня, не нужна, – резонно сказала Маша. – Ей много лет. У нее нет руки.
– Бэби-берн, конечно, остается, – подтвердил я, все еще испытывая упоение от одержанной накануне победы. – Это я понимаю.
– И ее шкафчик с гардеробом, – сказала Маша. – А то ей будет нечего надеть.
Я не очень уверенно подтвердил. Шкафчик, правда, казался мне некоторым перебором. Но это было на грани фола, а не за гранью.
Поздним вечером, вернувшись домой, я увидел, что дети не спят. На лицах их застыло страдание. Этому страданию было как минимум несколько часов.
– Вы разобрали игрушки? – спросил я.
– Да, – расплакалась Маша.
– Что же ты плачешь? – спросил я.
– Потому что мы ничего не можем отдать бедным детям! – крикнул Ваня и тоже разрыдался.