– И я рад. Ты чудесная девушка. – Михаэль улыбнулся.
– Знаешь, у меня в Америке парень, у нас очень серьезные отношения…
– Да? – расстроился Михаэль.
– Да, – без энтузиазма ответила Джина.
– Я бы хотел быть твоим парнем. Но не получится. Да?
– Да. Абсурд. Слишком много «да», и ни одно не приносит радости. Какой абсурд! – Джина схватилась руками за голову.
Какой абсурд! Альберт отложил книгу. Он читал что-то из современной прозы – невнятное, многословное, обрушивающее на читателя поток образов и ассоциаций и претендующее из-за этого на особую эстетическую ценность. Пожалуй, будь он в другом настроении, мог бы даже получить удовольствие от той же самой вещи… Однако некой Виктории Паркер не повезло: Альберту Ридли не суждено было пополнить число поклонников ее таланта.
У него была хандра. Что удивительно, хандра эта была совершенно не октябрьская, напротив, весенняя, именно такая смесь чувств овладевала Альбертом примерно в марте, когда начинали беситься от страсти коты и количество влюбленных парочек на улицах увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии. Апогей всего этого гормонального безумия обычно и совпадал с самой глубокой точкой беспричинной тоски Альберта Ридли. В это время из «Новой драмы» обычно и уходили те, кто не готов был еще (или уже) позволить себя растоптать во имя великого, но странного искусства. И именно растоптать – не однократно наступить, а так, методично, давить с нажимом на каждой репетиции.
А все оттого, что Альберт чувствовал себя выключенным из жизни. Он сходил с ума от этого чувства. Сначала делал вид, что ему все равно. Что он даже презирает тот бурлящий, с гулом несущийся мимо него поток – поток, не лишенный особой прелести и даже красоты, со всеми этими солнечными бликами, загадочными улыбками на девичьих лицах, запахом талой воды, открывающейся земли и робкими голосками птичек. Потом становилось так тошно, что Альберт почти сходил с ума. Он – один, жесткий, сухой человек, требовательный к себе и к другим, сидит в комнате с большим окном, а за ним, за окном, – всё: и луна, и ветер, и телефонные звонки, и какие-то свечи, ужины при свечах, и чьи-то обиды, и даже – иногда, редко – влюбленные глаза какой-нибудь девчушки, ведь он лидер, а лидеру поклоняются. А он не может выйти из комнаты, даже выпрыгнуть из окна не может, и никогда ему, Альберту, не пережить всего того, что делается за стенами.
Да, у него внутри – тоже мир, другой, напряженно пульсирует, выходит, наполняет отлаженные механизмы спектаклей с четко выдержанным ритмом.