будто уже мелькнуло… но тут, же рассеялось…
«Образ на грани исчезновения, — вздохнул Мелентьев. Надо успокоиться и отделаться от лихорадки в мыслях».
Кирилл взял телефонную трубку и, заглянув в записную книжку, набрал номер.
— Ефросинья Илларионовна?
— Да! — ответил приятный голос.
Кирилл представился.
— Мы не могли бы с вами встретиться?
— А что Я вам могу рассказать? Я дома сижу…
— Тем не менее я очень хотел бы вас увидеть, — мягко настаивал Мелентьев.
— Ну что ж, сегодня я освобожусь в шесть.
— Отлично! Я буду ждать Вас внизу, в машине.
Вечер был ветреный, моросил дождь, поэтому Ефросинья Илларионовна, выйдя из подъезда, с удовольствием села в комфортабельную кабину джипа.
Допросить горничную… Особенно — горничную новорусских. О! Это целая наука.
Несколько лет назад эта женщина и в страшном сне не могла увидеть, что из чиновницы, удобно сидевшей в своем кабинете, она вдруг окажется в услужении, у удачливых выскочек. Кто такой Усов?.. Темная фигура. А его жена? Какая-то учительница из провинции… А Ефросинья же уверенно восседала пусть в небольшом, но своем кресле райкоме или НИИ, да мало ли было всяких мест… И вот весь этот, казалось бы, незыблемый порядок вещей нарушился, все зашаталось, но она сумела перескочить из своего мягкого кресла на относительно удобный стул, а уже когда и стул сломался… женщина растерялась окончательно. И когда она, выбившаяся из сил и тысячу раз проклявшая свою жизнь, сумела получить место горничной, то, как это ни горько, была рада. С одной стороны, она ненавидела своих хозяев, потому что именно такие вот и расшатали устои ее спокойной жизни, но с другой стороны, в свои сорок с лишним, она, больше всего на свете, страшилась потерять это мерзкое, но теплое
место. За окнами — дикий разгул Кризиса, потомка послереволюционной Разрухи, за окнами — «Ветер, ветер на всем божьем свете», поэтому до ужаса страшно очутиться вновь за этой крепкой дверью.
Мелентьев пригласил горничную в небольшое кафе в «Охотном Ряду». Она заказала себе кофе и какое-то многослойное пирожное, украшенное клубникой, в волнах безе.
— Ефросинья Илларионовна, — начал Кирилл, старательно выговаривая ее имя.
Женщина звонко рассмеялась и, блеснув темными глазами, сказала:
— Называйте меня Фридой, а то с произношением моего имени и отчества наша беседа затянется до глубокой ночи.
— С удовольствием, — согласился Кирилл.
«А она в прошлом была женщина с искоркой, — в то же время подумал он, бегло оглядев ее шею и грудь, — и на лицо недурна… Такие привыкли нравиться».
Подтверждая его мысли и чувствуя себя чрезвычайно неловко в положении горничной перед таким красивым молодым человеком, Фрида, будто, между прочим, сказала: