Выставил он ее по той причине, что его эстетическое чувство было оскорблено "авоськой". Я вам по секрету скажу, что мне тоже кажется, что авоська в смысле эстетическом не Тициан, конечно, нет. Даже и на Репина с его "Не ждали" авоська не тянет. Авоська – она авоська и есть, чего уж там говорить. Но я усмотрел в картинке нечто другое. На картинке бабка тащит связанные авоськи, набитые буханками хлеба. Картинка эта для советской глубинки – зауряднейшая. Я сам видел таких вот бабок и дедок с тысячу раз, наверное. Может и больше. Что в этой картинке любопытного? Любопытно здесь следующее – бабка тащит домой хлеб, которым она будет кормить скотину. Она не насушит сухари и не будет со слезам грызть черствую корочку, а она скормит эти буханки своей буренке. Или своему же поросю. То-есть существует некая умозрительная картинка ужасающей "совковой" действительности, в которой люди жили на 6,6 грамма колбасы в день, и в картинку эту верят свято, почище иконы, а с другой стороны у нас та же самая "совковая" действительность, в которой провинция кормила скот хлебом. Выпечкой! Если есть скотина, значит, есть и молоко/мясо, а к этому молоку/мясу, оказывается было еще и хлеба столько, что им молоко/мясо кормили. Как увязать одно с другим? Лично я этого сделать не могу. Человеку интеллигентному, однако, это удается без труда. Каким образом? Я не знаю. Для этого, наверное, надо быть человеком интеллигентным и не знать, откуда берутся хлеб и молоко.
Есть ли предел людскому легковерию? Опять же не знаю. Подозреваю, что нет. Не-ту. Вспоминаю, как несколько лет назад наткнулся на обсуждение опять же голода, но на этот раз уже голода настоящего, в начале 30-х. Голод, трагедия, смерть. Казалось бы, чем можно усилить ужас голодной смерти? Интеллигентные спорщики и здесь продемонстрировали нестандартный подход. Проливая крокодиловы слезы и проклиная все тот же "совок", они бережно передавали друг-другу ссылку на некий документ эпохи – якобы протокол допроса двух людей, съевших мальчика. Из "документа" явствовало, что "нелюди" сперва купили в сельмаге бутылку водки, выпили ее, оглянулись по сторонам, увидели мальчика, пасшего гусей, и, обезумев от голода, поймали его и съели. В этом месте все просто заходились плачем. При этом никто не видел абсурда ситуации – почему было не поймать и не съесть гуся, что было куда легче, да, наверное, и вкуснее, чем ловить и есть мальчика? И как вообще можно говорить о голоде при наличии гуси-гуси-га-га-га. Но, как известно, интеллигент легких путей не ищет. Зачем ему гусь, если есть мальчик? Рассуждение чрезвычайно просто – если перед пьяным и голодным русским мужиком стоит выбор что ему съесть – гуся или мальчика, то совершенно ясно, что именно выберет мужик в качестве закуси. "Тут и спорить не о чем!" Думаю, что психологическая загадка эта разъясняется легко – интеллигент в России традиционно видит себя жертвой и непременно жертвой "свинцовой российской действительности" в которой его, беднягу, кормят шестью граммами колбасы в день, ну, и если уж воображать себя жертвой, сожранной неким ненасытным Молохом, то не в качестве же гуся, черт возьми, гусь – он свинье не товарищ, а вот быть съеденным в качестве "интеллигентного мальчика" – это в самый раз.