Она так и знала – Влэд стоял перед ней в коридоре: красные впалые щеки, истончившиеся в ниточку губы, жалкие, бегающие, полные тоски глаза. Теряя по дороге туфли – сначала одну, потом, через шаг, другую, – немного покачиваясь, пытаясь поймать ускользающее равновесие, Элизабет прошла мимо него не замечая, будто его и не было. И только когда она уже была в гостиной, когда подходила к лестнице, он, похоже, опомнился, догнал ее, попытался схватить за руку.
– Где ты была? Что с тобой? Что случилось? – кричал он, но голос тек мимо и растекался, и накал его не достигал слуха Элизабет.
Она сделала еще несколько шагов не отвечая, вообще не реагируя. И только когда он крикнул: «Ты слышишь? Отвечай, когда я с тобой разговариваю» – и дернул ее за руку, пытаясь остановить, она резко отмахнулась, освобождаясь от него.
– Да пошел ты, – только и ответила она и оставила его, ошарашенного, позади.
В спальне она включила свет, посмотрела на часы, – оказалось, было совсем не поздно, около одиннадцати, – потом вспомнила про телескоп, направленный на ее окно, и выключила свет. А затем рухнула на кровать, не раздеваясь, не умываясь, пропитанная едким запахом собственных отравленных внутренностей, которого она, впрочем, не слышала. И тут же провалилась в тяжелый, мертвый сон.
Когда она проснулась, было светло, в окно светило солнце. В принципе, она чувствовала себя вполне сносно, только почему-то ломило ноги, как если бы она пробежала десять миль. А еще ощущение собственной разящей неопрятности – оно досаждало сильнее всего. Именно оно заставило Элизабет подняться и тут же скинуть с себя всю одежду – хотя и одежды-то особенно не было, платье, и то было расстегнуто. Она прыгала на одной ножке голая, стаскивая с ноги носок, и думала, что эти, наверное, сейчас смотрят на нее в телескоп.
Ну и ладно, ей было совершенно безразлично. Все, что они хотели разглядеть, они уже наверняка разглядели.
Потом она наливала ванну, потом бессильно лежала в ней – долго, чувствуя, как очищается каждая частичка ее тела. В ванне она снова уснула и проснулась, потому что голове стало жестко и неудобно на керамическом бортике, да и вода остыла. Она старательно промыла волосы, долго оттирала тело намыленной губкой, чистила зубы и наконец привела себя в порядок.
Ей совсем не хотелось думать о том, что произошло вчера, – во-первых, она не знала, что именно произошло, а потом, какая разница, если что и произошло, то уже произошло. Понятно только одно – ни с этой роскошной Джиной, ни с ее жеребцом-муженьком иметь дело не следует. Ни к чему. Все-таки они извращенцы какие-то, кто знает, что им взбредет в голову в следующий раз.