Когда она открыла глаза, оказалось, что вне жизни, вне существования тоже есть боль и страдание. Это было первое, что она почувствовала, – страдание.
Теперь у нее появилось тело – руки, ноги, какие-то внутренние органы. Она определяла их по тянущей, выжимающей боли: тело скрючивало и выворачивало наизнанку, тошнота подступала к самому горлу, а вместе с ней что-то мокрое, липкое, горькое, с твердыми неровными комками, их противно было проталкивать назад, внутрь.
Безудержный, ужасающий полет в бездну продолжался, и Дине пришлось приоткрыть глаза, пропуская через узкие щелочки самую малую толику света. Как ни странно, полет сразу остановился, бездна исчезла, исчезли также огрызочное, порванное на куски время, плоское пространство, на смену им пришло пространство трехмерное и резкая, корежащая головная боль. Сквозь нее, сквозь завесу тяжелого слепящего света стала проступать реальность, вырисовывались смутные предметы – все казалось, необычным, чудны́м.
Запустилось привычное, размеренное время, и постепенно головная боль стала мягче; дрожь, хотя и не унялась, но не мешала разбирать по контурам, объемам, теням окружающий мир. Он фокусировался и начинал обретать смысл – нереальный, невероятный, но смысл.
Оказалось, что она лежит на столе, чем-то напоминающем стоматологическое кресло, только намного больше и длиннее, с продольными, разделенными между собой подставками для ног. От кресла отходили железные рычаги, либо прямые, либо зигзагообразные. Элизабет попыталась поднять руку и перенести ее на один из рычагов, но рука, оказавшись бессильной, подниматься не умела. Рядом с креслом стояла капельница, – Дина точно знала, что это капельница, она видела такую же в больнице, – и какие-то другие приспособления, они были совершенно непонятные и тоже напоминали медицинские.
Взгляд стал проникать дальше: комната оказалась большой, с высоким, едва различимым потолком, и, похоже, в ней никого, кроме Дины, не было. Свет падал ярким пятном только на ее стол, он исходил из двух прожекторов, подвешенных на железных балках к потолку и бьющих резкими, ослепляющими лучами. Другие прожектора были выключены, и остальная часть комнаты погружена в полумрак.
И все же, там, в глубине, можно было разобрать плоские массивы ширм, занавешенные материей остовы прямоугольных структур разной высоты. Совсем рядом, у головы, на отдельном железном столике на колесиках возвышался большой ящик черного цвета с круглым окошком, тоже уводящим в мрачную пустоту. Вообще, комната напоминала фотостудию, если бы не медицинское кресло, капельница и прочие больничные приборы.