– Каждый раз, когда я смотрел на тебя, дышал твоим запахом, слышал твой голос, просто думал о тебе – каждый раз я становился слаб, становился бессилен перед любовью. Даже когда я потерял тебя, когда боялся, что никогда не увижу, я все равно мечтал, что мы уедем вместе куда-нибудь, например в Мексику, и будем жить там вместе. Поэтому я и сделал новые документы. Видишь, даже когда тебя не было, я не мог победить свой эгоизм, свою слабость, не мог победить любовь. Глупо, конечно, но любовь к тебе оказалась моей главной слабостью. Слава Богу, что я успел сделать документы, теперь они пригодятся.
Он задумался на секунду:
– Но сегодня я сильнее слабости. И теперь я должен искупить, исправить все свои ошибки. Даже не для тебя, а для себя. Твоя молодость оказалась уничтожена, исковеркана, и в этом тоже виноват я. Я не должен был любить тебя, не имел права. Я не должен был позволить им увезти тебя, я должен был предвидеть, предупредить. Я пытался уберечь тебя, но оказалось, что плохо пытался, недостаточно. Видишь, во всем моя вина. И теперь я должен ее искупить. Я не могу вернуть тебе детство, юность, но я хотя бы постараюсь дать тебе будущее. Ты должна быть счастлива, Лизи. Слышишь?
Он неуверенно приподнял руку, осторожно дотронулся до ее волос, видимо, хотел провести по ним, погладить. Но так и не провел, рука опустилась.
– А за меня не волнуйся. Это даже хорошо, что у меня будет много времени. Ты же знаешь, я всегда хотел написать книгу, но у меня не получилось, не было времени, время утонуло в глупой суете, в постоянном размене. А в тюрьме никаких забот, там не на что размениваться. Я даже думаю о ней не только как об искуплении, но и как о возможности…
Он говорил, но она уже не слышала его. Слезы выкатывались из глаз, скапливались во рту, Элизабет не успевала сглатывать их, они сразу забили нос, уши. Все сразу поползло, потеряло отчетливость – не только перрон, стоящий рядом длинный поезд, не только лицо Влэда, решимость в его глазах, улыбка на узких, едва различимых губах, но и слова, они тоже с трудом пробивались сквозь расплывающийся в слезах, зыбкий осенний воздух.
– Нет-нет, пожалуйста, нет… – Она сама не знала, что шепчут ее опухшие, одеревеневшие губы.
Наверное, она первой потянулась к нему, обняла, иначе почему ее щека легла на его плечо, почему руки прижимали, тянули к себе его шею?
– Иди, тебе пора, – раздалось совсем рядом, наверное, поэтому она и услышала. Он оттолкнул ее, ступенька поезда оказалась совсем рядом, достаточно было только приподнять ногу, зацепиться за нее. Элизабет обернулась.