Сейчас уже трудно сказать, к чему политика Ратенау могла бы привести Германию и всю Европу, если бы ему хватило времени. Но, как известно, времени ему для этого отпущено не было: через полгода после вступления в должность его убили.
Я уже говорил, что Ратенау вызывал у людей либо страстную любовь, либо страстную ненависть. Эта ненависть была дикой, иррациональной, она даже не подлежала обсуждению; такой первобытной ненависти удостоился потом опять-таки лишь один-единственный немецкий политик: Гитлер. Понятно, что Ратенау и Гитлера ненавидели разные люди, отличавшиеся друг от друга соответственно, так же как сами эти политики. “Свинью пора резать” — так выражались противники Ратенау. И все же никто не ожидал, что однажды вечерние газеты выйдут с таким простым и даже скупым заголовком: “Убит министр Ратенау”. Читая это, люди испытывали чувство, как будто почва уходит у них из под ног, и это чувство еще усиливалось, когда они узнавали, насколько легко, без труда, даже как-то обыденно было совершено это убийство.
Ратенау каждое утро в определенное время выезжал в открытой автомашине из своего дома в Груневальде и ехал на Вильгельмштрассе. И вот в одно такое утро на тихой Вильгельмштрассе его поджидало другое авто, которое двинулось вслед за автомашиной министра, обогнало ее, и в момент обгона его пассажиры, трое молодых людей, с самого близкого расстояния разрядили свои револьверы в голову и в грудь жертвы. И на полном газу унеслись прочь. (Ныне на этом месте установлен памятный знак.)
Вот как все оказалось просто. Прямо-таки колумбово яйцо. И произошло это у нас, в берлинском районе Груневальд, а не где-нибудь в Каракасе или Монтевидео. Можно съездить и посмотреть: самая обычная улица в городском предместье. Убийцами, как скоро стало известно, были такие же мальчики, как мы, из них один старшеклассник. Выходит, что ими могли стать любые из тех моих одноклассников, которые еще вчера повторяли: “…пора резать”? Наглая выходка удалась так легко, что наряду с болью, гневом и возмущением она вызывала и нечто вроде нервного смеха: конечно, ведь это было настолько просто, что именно поэтому до сих пор и не приходило никому в голову. Значит, и историю можно теперь делать с такой же жуткой — именно жуткой — легкостью? Нет, будущее явно не за этими Ратенау, тратящими столько нервов, чтобы стать исключительными личностями, а за простыми парнями, как эти Техоу и Фишер, которым достаточно оказалось всего лишь научиться водить машину да стрелять.
Впрочем, это чувство быстро отступало под наплывом огромного, непомерного ощущения горя, смешанного с яростью. Даже расстрел тысячи рабочих в Лихтенберге в 1919 году не возмутил массы так, как это убийство одного человека, который к тому же был капиталистом. Магия его личности продолжала действовать и через несколько дней после убийства; в течение этих дней в воздухе носилось нечто такое, чего я никогда потом больше не переживал, — революционное настроение. На похороны без всякого принуждения и угроз пришло несколько сот тысяч человек. Они и после похорон не разбрелись кто куда, а в течение нескольких часов шагали по улицам нескончаемыми колоннами — молча, горестно, грозно. Чувствовалось, что если бы в тот день их призвали покончить с теми, кого тогда еще называли “реакционерами”, хотя в действительности это были уже самые настоящие нацисты, то они бы сделали это с охотой, быстро и основательно вычистив все до конца.