Помогли мне уехать туземцы. Они создали своеобразную эстафету. Янские оленеводы передали меня соседям — кочующим по Уядинской тундре, а от тех я попал к «оленным» чукчам с Индигирки. И вот так, переходя с рук на руки, я благополучно проделал весь свой нелегкий путь.
В пути, между прочим, у меня случилась еще одна встреча, и тоже, — с отшельником… Но отшельник этот был уже другого сорта!
Там, на Сарманге, я никак не мог разобраться: кто же передо мной? Философ? Сумасшедший? Пророк? Или просто человек с темным прошлым?.. Этот же, новый, — никаких сомнений не вызывал. Был он не философ, а самый обыкновенный жулик, старый уркаган! И я превосходно знал это; мы ведь когда-то встречались с ним в лагерях. Друзьями мы, правда, не были, но все же принадлежали к одному клану. И мне было известно, что он (кличка у него была Сопля) ухитрился бежать из-под стражи (по блатному выражению — "ушел во льды".) Причем ушел не один — и вся их группа бесследно исчезла в полярной тайге. И ходили слухи, что все они там полегли, погибли…
И вот теперь Сопля сидел передо мной: живой, ухмыляющийся, почти такой же, как и встарь. И единственная перемена заключалась в том, что одна его нога была — деревянная.
— Где же ты ее потерял? — спросил я.
И он ответил, небрежно похлопав ладонью по деревяшке:
— Во льдах. Попал под пулю, получил заражение… Да что вспоминать! Жизнь у нас — сам знаешь — как у птицы мымры. Которая дерьмо клюет. Она клюв вытащит — а хвост завязнет, хвост вытащит — а клюв снова там… Так и я, завяз когда-то… Но ничего, все обошлось.
Он жил в небольшом зимовье, на берегу Индигирки. Я проезжал на оленьих нартах мимо, увидел мерцающие в сумраке огоньки — и попросил погонщика свернуть туда. Я устал от бесконечной санной дороги, от пустынных снегов (уже раскисших и вязких), мне не хотелось ночевать у костра, на сыром, пронизывающем ветру. И я решил теперь провести ночь в нормальной избе… Здесь было всего три дома, и нарты наши остановились у крайнего. Мы вошли. "Нормальная изба" оказалась строением весьма мрачным, сложенным из камней, обмазанных глиной. И обстановка там была самая первобытная. Мебели никакой не имелось. На полу были навалены медвежьи шкуры. В углу дымилась железная печка, а на подоконнике горел жировой светильник. Неровные отблески пламени освещали человека, сидящего в глубине. И я сразу же распознал в нем старого колымского беглеца.
Мы обнялись, разговорились, я забросал его вопросами. И он рассказал, что живет тут давно. Ловит рыбу, ставит капканы на песца и медведя, а также птичьи силки — и ничего, перебивается. Затем и он, в свою очередь, поинтересовался моей судьбою. И так мы толковали, развалясь на шкурах. И я все ближе придвигался к печке; застуженный, насквозь прохваченный ветром, я никак не мог согреться… И потребовал чаю — покрепче, погорячей!