Сопля спохватился, захлопотал. Подошел, хромая, к печке. Пошуровал там. И сказал досадливо:
— Черт, дрова-то почти прогорели… Вот незадача! А в доме — как на грех — ни одного полешка не осталось.
— Так мы сходим, поищем, — сейчас же сказал мой спутник, — молчаливый, угрюмого вида, чукотский парень. И поднялся живо. И я тоже привстал…
— Ладно, сидите, — махнул рукой Сопля, — куда вы — в такую темень? Да и вообще, вы ведь мои гости!.. Я уж сам позабочусь.
— Но как же — ты-то? — растерялся я.
— Как-нибудь, — усмехнулся он. — Соображу…
Он умолк, опустил лицо, собрал морщины у губ. И вдруг воскликнул:
— Эх, была не была! Где наша не пропадала?!
И нагнувшись, быстро отстегнул деревянную свою ногу — и решительным жестом сунул ее в загудевшую печь.
А затем, заваривая чай, мигнул беспечно:
— Не тревожьтесь, голуби! Не пропаду. Вырублю себе новую…
Когда мы, на следующий день, прощались, я тихо сказал ему:
— В прошлом году была объявлена амнистия… Ты об этом слышал?
— Нет, — ответил он так же тихо, — да мне это все равно без пользы. Без разницы.
— Как так, без пользы? Твой побег теперь — прощен… Ты тут одичал, слова понимать перестал. Говорю ж тебе: амнистия! По ней и не такие статьи снимаются.
— Эх, если б только — побег, — пробормотал он, поеживаясь.
— А разве было еще что-нибудь?
— Было. В том-то и дело! — Он закурил, затянулся со всхлипом. — Понимаешь, мы тогда долго плутали, чуть с голоду не подохли. Ну и вот — одного паренька…
— Что? — спросил я, мгновенно напрягаясь, настораживаясь. И уже догадываясь кое о чем, но не желая верить страшной этой догадке… — Что вы с ним сделали?
— Ну, попросту говоря, — съели.
Он произнес это с мягкой, чуть смущенной улыбочкой. Но улыбался только рот, глаза его были холодны и странно неподвижны. Какое-то мгновение он смотрел на меня, не мигая. Потом добавил:
— И вся беда в том, что вскоре после этого мы нарвались на патруль. Вот тогда-то мне и прострелили ногу. Но это — ладно. Главное, что я второпях обронил свой мешок. А в нем было мясо… жареное… Понимаешь? Уходил я, правда, по болоту, и может, мешок — утоп. Но кто знает? Вдруг его все же нашли? И если так, то я давно уж приговорен… За людоедство ведь вышку дают! И пощады тут не бывает.
Мы разговаривали с Соплей торопливо, в половину голоса. И я думал, что спутник мой, чукча, ничего не расслышал толком, не уловил.
Но, как оказалось, я ошибался. Он уловил все! И часа два спустя, — когда мы уже мчались по размокшей тропе на восток, — он спросил внезапно:
— Этот твой друг — он плохой или добрый? Или он, может, больной? Какой он?