— Многое интересует, — веско произнес капитан. — Многое. Но если конкретно — некоторые острорежущие предметы…
Напарник его (толстогубый, веснушчатый, с сержантскими лычками на погонах) уже стоял, пригнувшись, возле стола; гремел ящиками, рылся в них, шуршал.
"Вот, сейчас, сейчас! — Я напряженно, с волнением следил за каждым его движением. — Сейчас он распрямится, вынет руку — и там блеснет финяк, тот самый "острорежущий предмет"…
Я волновался не зря, не случайно. Дело в том, что финские ножи считаются — на основании уголовного кодекса — запрещенным "холодным оружием". Оружием, подлежащим официальной регистрации, наравне с огнестрельным. Тайное хранение его преследуется законом; за это обычно дают по суду до двух лет тюремного срока.
Мысль эта зигзагом прошла у меня в голове и тотчас же — заслоняя ее — всплыла из глубины другая:
"Но, черт возьми, как же они узнали? Кто им мог сообщить об этом — кто? Кто?"
И явилась третья, горестная и трезвая мысль: "Кто же еще мог, кроме Наташи? О ноже, — о том, где он хранится, — знала ведь только она. Только она одна!"
Сержант, наконец, распрямился — извлек из ящика руку… Рука его была пуста.
Пуста! Это было непостижимо. Я посмотрел на раскрытую его ладонь, на корявые пальцы с темными панцирными ногтями — и словно бы облачко прошло по моему сознанию. На мгновение мне почудилось, что все это бред, галлюцинация. Нож есть, конечно, — он лежит в ладони! — но только я его почему-то не вижу…
В следующую секунду — той же самой рукой — сержант поскреб в затылке. Перекатил глаза в сторону начальника. И между ними произошел стремительный беззвучный диалог. Они изъяснялись глазами и знаками.
"Нет?" — спросил капитан, изгибая бровь. «Нет», — ответил сержант, помотав головой. "А ты — уверен?" — прищурился капитан. — "Ты хорошо искал?" — "Так точно," — заявил сержант, упрямо подняв подбородок, выпятив грудь. — "Ошибки быть не может!"
— "Ну, ладно", — кивнул капитан. И посвистал, топорща усы, вытянув губы. И задумчиво сдвинул фуражку на лоб. — "Жалко, конечно… Но что ж поделаешь!" — Решительным жестом оправил он ремни портупеи, скрипнул револьверной кабурой. — "Ничего, обойдемся и без этого!"
Он подступил ко мне вплотную и твердо взял меня за рукав.
— Теперь — пойдем, — сказал он, — прошу… И давай сразу договоримся: без фокусов! Я шуток не люблю!
Тон его был жесток, суров. Но лицо выражало недоумение; исчезновение ножа озадачило его, сбило с толку. Впрочем — так же, как и меня самого!
Меня, пожалуй, даже еще сильнее…
Мы вышли вместе с Казиным. На улице старик сразу отстал, свернул куда-то. И последнее, что я увидел — была исчезающая, тающая во мраке, согбенная его спина.