Совершавший обряд отпевания священник, каждый раз шествуя с паникадилом вокруг гроба, невольно вынуждал дам отступать в сторону, после чего они снова вылезали на передний план, совсем затерев стоявшую чуть сбоку от них пожилую женщину в черной юбке и, несмотря на жару, в черном свитерочке и в теплом черном платке. Казалось, она плохо понимала, что происходит. Ее держала под руку статная женщина, с осуждением что-то шептавшая сквозь зубы всякий раз после очередного выхода соревнующихся на авансцену печального зрелища.
Покойный был завален цветами, и я вдруг решила вообще не подходить к гробу. Панически не хотелось видеть его лицо. И мямлить слова благодарности за свое спасение в присутствии большого количества хорошо знающих его людей. Пусть даже и не вслух, все равно от этого за версту веяло лицемерием. Только не знала, что мне делать с гвоздиками.
Решение пришло быстро. Сунула цветы в руку стоящей рядом со мной женщине и попросила положить их в гроб, объяснив, что сама не решаюсь. Она скорбно кивнула мне в знак согласия и приняла гвоздики.
– Жара-то какая, Господи! – тихонько наклонилась ко мне старушка в темно-сером костюме. – Покойный Игоречек и тот весь потом изошел, – плаксиво пожаловалась она.
– Да ладно тебе, мама! – шепотом осекла ее молодая женщина, чуть-чуть потесненная мной в сторону. – Это не пот, а заморозка отходит.
– Много ты понимаешь! Ему, бедняжке, в таком костюмчике лежать не нравится. Три жены сменил, и ни одной путевой. Денег им наверняка кучу оставил, а они ему даже новую одежку не справили. Положили в сереньком костюмчике, почитай, года три ношенном. Да еще и с оторванной пуговицей. Когда в морге-то одевали, санитар специально вышел уточнить. Чтобы, значит, без претензий потом.
У меня мигом ослабла ведущая нога – правая, на которую в этот момент опиралась. Левая, отстояв свое, отдыхала. И я, невольно приседая, дернулась. Вот о чем хотела мне напомнить интуиция: пуговица! Не уверена, что не повалила бы добрую половину присутствующих, не окажись за моей спиной Курбатов. Он меня и оттащил в сторону под пристальными взглядами толпы. Всех интересовал один вопрос: с какой стати какая-то баба так убивается? Прямо до потери сознания, но при этом без подобающей поведению траурной одежды.
Под прикрытием могильных оградок, вцепившись следователю в ворот рубашки и обзывая его Сашенькой, я истерично просила его стащить с покойника пиджак. Он ласково уговаривал меня заткнуться, чему воспротивилась подскочившая неизвестно откуда Наташка.
– Пусть выговорится. Не обязательно делать то, что она просит. Мне лично на долгую, добрую память ничего не надо от покойника. Ирке – тоже. Это она перенервничала. Слишком долго у него прощения вымаливала. Хорошо еще рядом не легла.