Мы пожали друг другу руки. И я потащил из-под стола свой багаж. И, покосившись на него, Хижняк спросил:
— Надолго?
— Думаю, навсегда. Как видите, нам вместе блаженства не достигнуть… Не судьба!
— Но вы и там, в Абакане, подумайте над моими словами. Хорошенько подумайте!
Я пошагал, протискиваясь меж столиков. А он остался и, покуривая, продолжал глядеть мне вслед. Черт его знает, о чем он думал? Наверное, что-то подозревал, о чем-то догадывался… Или же просто был огорчен, раздосадован тем, что ему не удалось меня завербовать. Он же был вербовщик классный, профессиональный, а тут вдруг такая осечка!
И пока я шел к выходу, я все время чувствовал его взгляд. И спине моей было неуютно…
* * *
Час спустя я уже сидел в кабине небольшого старенького самолета. Рассчитана была эта машина на десять человек, но набилось в нее много больше. И я сидел в тесноте. Слава Богу, у окошка. И в левый мой бок упиралась остроугольная корзина, а справа — вплотную ко мне — помещался громоздкий бородатый мужик. Он о чем-то толковал со своим приятелем и размахивал руками. Голос у него был хриплый, пропитый. Я невольно прислушался к этому хрипу, и уловил слово „овраг"…
В маленьких провинциальных городках все всегда всем известно. И слух о найденном в овраге на пустыре трупе докатился уже и сюда.
Однако теперь сцену чудовищного этого убийства я даже и не пытался вообразить себе… Самолет сильно болтало — было тошно и без того.
И внезапно я вздрогнул — словно бы очнулся от забытья… Я подумал о Клаве. Она явилась ко мне в ночь с воскресенья на понедельник. А Ландыш был убит в субботу… Стало быть, она уже знала об этом. Она знала! И в растерянности, в панике прибежала ко мне. Она искала у меня защиты, помощи, какого-то утешения. И если пыталась соблазнить, то вовсе не для игры, а потому что это был ее последний, единственный шанс… А я, дурак, не понял.
Ничего не понял! И дал ей уйти одной — в ночь, в темноту… Что ее ждало в этой тьме? И каково ей сейчас?
Я дернулся, привстал. Снова сел. И голос, пришедший из глубины, сказал:
„Ну, что ж, теперь уже поздно… Это все позади".
„Пожалуй… Но — жалко!"
„О чем жалеть? У вас все равно ничего бы не получилось. Вы слишком разные, вы совсем чужие. Помнишь твои рассуждения о Двух Уровнях жизни? Так вот, она даже не из сумерек, она из еще более мрачных глубин".
„И все же она приходила ко мне просить помощи…"
„Она и в первый раз — в связи с машиной — тоже приходила просить помощи".
„Но, может, ее нужно сейчас спасать?"
„Главное, от чего ее надо было спасать, — от нее самой… Но это тоже уже поздно".