— Вас так это интересует? — усмехнулся тот. Настроение его сразу упало. Он сухо взглянул Дине в лицо и прибавил тише: — Вы тревожитесь за него?
Дина чуть-чуть, уголками губ, улыбнулась.
— Не за него… глупый!.. — совсем тихонько обронила она, кинув ему из-под пушистых полуопущенных ресниц взгляд, который заставил его забыть и Саммерса, и Дорна, и аэродром и почувствовать себя так, будто призы состязаний всего земного шара давным-давно лежали у него в кармане.
— Дина… Николаевна! — не веря себе, прошептал он, забывая, что Билль трижды уже хлопал калиткой.
Миссис Понсонби сделала наивное лицо и с искренно заинтересованным видом обратилась к Дорну:
— Скажите, пожалуйста, будущий профессор, почему у вас, у русских, принято прощаться… шёпотом?
— Любопытных много!.. — спокойно ответил угрюмый студент, участливо глядя на смущение товарища.
— Вася-а!.. А ведь ты, того… опоздаешь! — прибавил он, покашливая.
Дина, в своём длинном автомобильном халатике из настоящей китайской, высшего качества, чесучи, лёгкой, как батист, в мужской панаме, прихваченной большим вуалем, с шофёрскими «консервами» над козырьком, вместе с Джеммой и Дорном стояла недалеко от ангаров, в том священном для обыкновенной публики месте, откуда подают аппараты на стартовую дорожку и куда допускаются только избранные.
Только что Дина проводила Беляева, весело кивавшего своей неузнаваемой под кожаным шлемом и «консервами» головой.
Теперь его «Блерио» маленькой стрекозой жужжал на другом конце аэродрома, возле трибун, на высоте двухсот с лишним метров. Сразу, с земли, аппарат словно за нитку потянуло вверх по крутому уклону, и когда он снова очутился над ангарами, Дине пришлось прибегнуть к помощи «Цейса», висевшего у неё на ремешке, чтобы разобрать хоть какие-нибудь детали.
— Ого!.. Больше, пожалуй, трёхсот! — задрал голову, вооружённую черепаховым пенсне, Дорн.
— Четыреста… восемьдесят! — безошибочно, привычным взглядом артиллериста, на глазомер, определил лейтенант Саммерс и тотчас, повернув бинокль к судейской беседке, над которой вывешивались показания барографа по кругам для каждого аппарата, добавил самодовольно: — Ошибся на три метра!
— А!.. Падает! — испуганно крикнула Джемма.
Усовершенствованный «Фарман» толстого француза Бонно клюнул носом и по прямой стремительно понёсся к земле. Впечатление действительно было такое, будто аппарат падает.
Над самой землёй, метрах в сорока, аппарат внезапно выпрямил «шею» — слышно было отсюда, как с треском вступил мотор, — и, поклёвывая носом, вразвалку стал снова настойчиво забираться выше.