Другой святыней был белый конь Святовида. На заре времен конь вырвался из Коло – времен бессмертных богов – и прибежал к человеку, а потому рано или поздно ему суждено возвратится обратно в мир богов.
Третьей святыней был дух мужества и воинской чести, его воплощением была дружина Световида: тридцать три славных витязя, ближняя свита князя в походах. Это было сильное воинство, мощное духом и хорошо вооруженное, и один воин стоил сотни. Эти храбрецы ходили в битву в белых одеждах, без щитов и доспехов, и даже смерть встречали с улыбкой на устах.
Драгомил
То было время Молодого Мира, когда воители, князья и ярлы еще не ведали о лжи чернил. Они историю писали остриями своих мечей и ставили надежные печати – укрепы и угрюмые засеки по краю завоеванных земель.
Князь Драгомил был последним из рода северных Меровеев, Князей, Рожденных Морем.[1] Многие из них носили славянские имена, таков был и Драгомил – князь венедов, властелин Арконы. Князья этого рода владели обширными янтарными приисками на побережье Варяжского моря и серебряными рудниками в глубине материка, поэтому их города славились разнообразными ремеслами и богатели без лукавства и грабежа.
Уже не молод был Светлый Князь Драгомил и многие годы вдов. Первая жена его умерла, не оставив ему детей. Долго ждал князь, пока утихнет печаль, уже и седина легла на виски, но не убавилось могучей стати. Строг был Драгомил, а временами даже жесток, за всем следил самолично и на службу воинов принимал сам.
Каждый год в начале зимы набирал он пополнение войску, и на его подворье было тесно от славных витязей. В тот год в Аркону пришел один-единственный воин, но князь не изменил воинскому правилу.
– Что умеешь? – спросил он у витязя, и тот немедля выказал свое мастерство в стрельбе из лука и во владении коротким мечом, который у греков и варягов звался русским.
Но грозно нахмурил густые брови князь: не сумел Светень удивить его ни броском булавы и ни стремительным полетом копья-сулицы.
– Что можешь ты, чего не могут другие? – спросил князь Драгомил.
– Могу добыть лебедь белую, не битую, не кровавленную, – тихо ответил витязь.
И дрогнуло сердце старого князя, как весною при зычном лебяжьем крике.
– Добро же, добудь! – молвил он и кивнул седой головой.
Люди того времени говорили куда меньше нашего, даром слов не тратили, оттого доныне полна их речь силы неизреченной и загадок для нашего разума. В тот же день отплыл витязь на далекий берег, скованный морозом. Минула седмица, месяц прошел быстро, как дыхание запаленного коня. Из-под серых туч упали и закружились перья лебяжьи, и вместе с первым снегом вернулся витязь и под плащом из рысьего меха привез в Аркону юную девицу. Веяло от нее чистотой и непорочностью первого снега и ароматом вешних цветов.