В толпе зашумели, загоготали. «Он встал, встал, клянусь Шебрет!» — раздался чей-то ликующий вскрик; потом: «Дай ему, Рат! Врежь под ребра!» — и сразу же: «Рахи! Рахи! Бей, бей, бей!»
Боль. Дьявол, какая боль! Этот рыжий подонок ударил его, и потому так больно? Неуправляемая ярость захлестывала Одинцова, пресекая любую попытку вспомнить, понять или хотя бы удивиться. Сейчас это казалось совсем неважным; ненавистное лицо с клочковатой бородой маячило перед ним, и на шее, под завесой рыжих волос, была точка, что приковала его внимание. Он свирепо дернул ремень на правом запястье, смотал с пальцев длинную полоску кожи, густо усеянную металлическими бляшками, и уронил на палубу. Рыжий противник оскалил зубы в презрительной ухмылке. «Смотри! Сдается! Рахи сдается!» — долетел потрясенный шепот.
Он ринулся вперед в стремительном прыжке, сжав пальцы и вскинув руку в едином слитном движении, которое ни боль, ни растерянность, ни странное ощущение чужеродности тела не могли вычеркнуть из памяти. Там, под челюстью, сонная артерия и нервный узел… один точный, рассчитанный удар — хватит вполсилы — и эта груда рыжего мяса больше не будет смеяться над ним!
Ребро ладони опустилось на толстую шею, и рыжий покачнулся, выпучив глаза и хватая ртом воздух. Одинцов, ошеломленный, замер перед ним, разглядывая руки. Он сошел с ума или его конечности стали длиннее? Он же метил вовсе не в загривок, а в горло, в горло! Что с руками? И с пальцами? И с кожей?.. Она была гладкой, смугловатой, с золотистыми блестками выгоревших на солнце волос…
Рыжий сжал кулаки, набычился, шагнул вперед, размахнулся. Небо и море взорвались перед глазами Георгия Одинцова.
* * *
Застонав, он поднял веки. Головная боль прошла, сменившись вязким туманом, окутавшим сознание словно полупрозрачная газовая фата. Одинцов облизнул пересохшие губы, снова прикрыл глаза и приступил к ревизии.
Одинцов Георгий Леонидович, полковник в отставке, инструктор по выживанию… Несомненно, это был он, но в то же время кто-то еще, почти незаметный, но все же присутствующий в его сознании. Он помнил, как они с Шаховым пили коньяк, помнил дольки лимона на блюдце, помнил, что они о чем-то говорили, но все это было расплывчатым и неясным — во всяком случае, не объяснявшим, как он попал сюда, на это судно, в это море. Впрочем, неважно, решил он; все выяснится со временем, и спешить не надо, ведь такое уже было. После взрыва мины, нашпиговавшей его осколками… Контузия, три недели беспамятства и месяц амнезии, когда он с трудом вспоминал, кто таков полковник Одинцов…