– Привет, Лида! – улыбаясь, он протянул ей руку.
– Привет, Сева, – и Лида тоже протянула ему руку.
Всё замерло на секунду.
– Очень рада вас видеть, Сева!
– И я вас, Лида! – он сжал её ладонь и тряхнул. Будто правда здоровался.
Дотрагиваться друг до друга они научились примерно через месяц после своего знакомства. Причём дотрагивание это всегда получалось как бы в шутку. То вдруг начнут здороваться ни с того ни с сего, то Лида, например, возьмёт да и шлёпнет его по горбу. Севка: "За что?!" А сам рад.
Или он пальцем пишет что-нибудь у неё по рукаву платья. А потом Лида. И кто больше угадает слов… Какие там угадки! Вот и сейчас приходилось говорить всякую ерунду и трясти Севкину руку. Наверно, глупо выглядело. Ведь они были совершенно одни на этой улице, а то и во всём этом дачном посёлке. Для кого уж тут спектакли разыгрывать.
Но может, и не глупо. Не глупо! Пусть они были здесь одни, и никто их не видел. Но они сами видели себя!
И я думаю, очень хорошо, если б все мы умели это делать.
* * *
В очереди девятнадцать человек (он сам двадцатый), минут по пять на каждого надо. Значит, полтора часа вынь да положь! Но дело шло, оказывается, быстрее: три минуты -готово, три минуты – готово.
Установив всё это, Бывший Булка опять нахохлился, как почти все в этой очереди, сунул руки в карманы… И невольно прижатым локтем дотронулся до того места на правом боку, до той чёртовой штуки, спрятанной сейчас под майкой, под рубашкой, под пиджаком.
Это называется в простой жизни родимым пятном. Сидело оно и сидело на коже – Бывший Булка внимания не обращал.
Но после Азовского вдруг заметил: словно бы оно ему стало мешать, словно бы изнутри налилось каким-то жиром. Нет, не жиром – потвёрже.
Дня два он боялся, аккуратно мял чёрную штуку и ощупывал. Она была с пятак и заметно бугрилась. "Ещё намну! – подумал он. – Не болит ведь? Не болит!" И отшутился: "Брюхо лопнет – наплевать. Под рубахой не видать!"
А тут работа как всегда, станок, сентябрь – конец квартала… Экспериментальный цех – не шутки!
А там орден – по итогам трёх лет десятой пятилетки и в связи с двадцатилетием работы на заводе… Елки-палки! Двадцать лет отгрохал!
Успенский, начальник цеха, бежит:
"Слышь, Коля! Всё верняк, из парткома звонили – орден!"
"Кому?" – Булка стал растерянно вытирать руки ветошью.
"Пушкину!" – засмеялся Успенский.
Ни Маринке, ни тем более Лидке о том чёрном бугре он не говорил. Да и сам-то забыл: орден! Вы понимаете это? Орден!
Однако не забыл. Каждый раз в ванной это место проходил мочалочкой осторожно. А в метро и троллейбусе охранял "пятак" чуть оттопыренным локтем.