И дарованы ей будут Господом и либеральным отцом Борисом волшебные сорок семь дней того лужинского лета. Она обнаружит, что к счастью можно привыкнуть, что можно в ожидании прогулки с Ганей рука об руку перед сном /в любую погоду, иногда просто по шоссе под огромным чёрным парижским зонтом/, - что можно довольно успешно сочинять жизнь и необыкновенные приключения советского супермена капитана Павки Кольчугина, если рассматривать его войну с «подпольем» как дело Божие. И Павка тоже как бы поселился в Лужине, жил своей жизнью, мужал, совершенствовался духовно, невольно впитывая в себя благотворную лужинскую ауру.
Что можно полоть грядки и помогать на кухне, беседовать с Егоркой или просто слушать его и не его споры и рассуждения на вечные, но совершенно для неё новые темы, невольной слушательницей которых ей приходилось бывать постоянно. Потому что открытая беседка, где обычно собирались лужинцы, спасаясь от дождя, находилась как раз под её балконом, её пол был потолком, душисто-лунный водопад каприфоли и винограда — общей стенкой. И когда её мансарда в полдень накалялась, Иоанна на балконе за круглым плетеным столиком авторучкой вещала миру о новых Кольчугинских подвигах. Его физически и идейно-духовно закалённое пуленепробиваемое супертело преодолевало «пространство и простор», злую изнанку действительности. И он, Кравченко, снова принадлежал ей, ее таланту и фантазии. И то, что обычно возбуждало, теперь оставляло абсолютно невозмутимой. Будто не она тогда безумствовала, будто теперь само её тело подчинялось лишь голосу разумной необходимости полоть, помогать на кухне, сочинять очередную серию. Оно механически исполняло необходимые функции, продолжая, вырвавшись само из себя, идти рука об руку с Ганей по лужинскому лесу, где полыхали на стволах закатно-огненные блики и рыжий дух Альмы обжигал мокрые от росы ноги.
Покусывая по привычке дужку очков, которые ей с недавнего времени прописали для работы, Иоанна погружалась в странный коктейль из захватывающих кольчугинских подвигов, его смертельной схватки с Денисовым подпольем, где каждый — потенциальный преступник и убийца, где бегут, стреляют и «гибнут за металл», и искусственным совковым мирком, отчаянно пытающимся сдержать дурные человеческие страсти. И трогательно-наивный, но и всё же прекрасный герой-одиночка Павка Кольчугин, продолжатель «безнадежного дела» того Павки двадцатых, самозабвенно защищал «совковые» идеалы, которые на поверку оказывались христианскими ценностями, в чём постепенно всё более убеждалась Иоанна, слушая поневоле разговор на вечные темы внизу, под водопадом винограда и каприфоли.