До этого разговора она гнала от себя мысли о продаже Лужина, как о неизбежной смерти в каком-то неопределенно далёком абстрактном будущем. И вдруг этот зубной техник, сорок пять тысяч… Сумма показалась одновременно огромной и смехотворной. Да можно ли вообще оценивать Лужино? Лужино было свято. И при мысли, что в ганиной мастерской, её мансарде, за дяди жениным столом и в райски ухоженных уголках сада вместо худеньких тургеневских созданий в длинных юбках и косынках, склонившихся над грядками с Иисусовой или Богородичной молитвами, бородатых их мужей с мудрёными духовными разговорами, их таких обычных и необычных детишек, соблюдающих посты и ходящих на исповедь — всего этого, пусть чужеродного, но единственно возможного в этом доме мира — разместится какой-то зубной техник за сорок пять тысяч, специалист по «мостам» и золотым коронкам, его многочисленные жирные пациенты и пациентки с золотыми зубами, потому что нежирные лечатся в районных поликлиниках, — которые будут пить водку, вытаптывать газоны, жрать в пост отбивные свежевставленными зубами и совокупляться в её мансарде… — при этой мысли она испытала почти физическую боль. И сознание, что в профессии зубного техника нет ничего крамольного и тот может оказаться вполне интеллигентным, непьющим, хорошим семьянином и даже верующим, облегчения не приносило. Желание увидеть Лужино последний раз прежним, неосквернённым, заставило её на другой же день помчаться туда, отложив все дела.
Но лучше б она не ездила. Дом был заколочен, грядки вытоптаны, из многочисленных дыр в заборе просачивалась от соседей всякая прожорливая живность — копались в разорённом цветнике куры, поодаль козы что-то шустро обгладывали, шныряли туда-сюда собаки… Иоанна сама проникла через какую-то дыру, как воровка, и прочие воры её не испугались, но всё-таки с явным возмущением и неохотой /подумаешь, командуют тут всякие!/ покинули территорию.
Иоанна осталась одна, ей хотелось плакать. Дом без хозяина — прежние уже не хозяева, новые — ещё не… Их с Ганей Лужино, которое она видела во сне по ночам, — глоток воды в пустыне, — казалось мёртвым. Даже рыжий дух Альмы его покинул — снова, наверное, ушёл в её детство, в двухэтажный дом с дремучими дверями, откуда и был родом. Только промозглый ноябрьский ветер хлопал разбитой форточкой.
И всё-таки чудо явилось — в лице отца Тихона, к которому завернула она на обратном пути, не надеясь, что храм открыт — день был будний, а время — около одиннадцати. Но батюшка отпевал покойника, возле церкви стоял автобус. Ей, можно сказать, повезло. «И сотвори им вечную память…» «Святый бессмертный, помилуй нас…» Автобус отъехал.