Григорий кивнул.
— Теперь вы считаете закон, сообразно которому поступили, несправедливым?
— Не знаю. Об этом я не думал. Достаточно того, что я воспользовался законом, чтобы совершить личную месть.
— Чем тот людь обидел вас?
— Обидел? — непонимающе переспросил Клемент.
— Вы говорили о мести. Мстят только за обиду. Так что этот людь вам сделал?
— Он произнёс слова, которые в прах разрушили мою жизнь.
— Но вы говорили, что долгое время считали себя мёртвым, и лишь недавно поняли, что всё-таки живёте.
— Да, — кивнул Клемент. — Из-за его слов и понял. Не только из-за них, но они стали окончательным доказательством того, что я живу. А значит, обречён страдать.
— Страдать там, — сказал преподобный, — где вы находились до встречи с этим людем, так? И где остаётесь до сих пор?
— Да.
— Тогда, быть может, вы попробуете устроить свою жизнь где-нибудь в другом месте?
— Невозможно!
— Но ведь вы и не пробовали.
— Это невозможно! — повторил Клемент. — Если я уйду, если я уволюсь из… Ну, в общем, оттуда, где я служу, то моего командира серьёзно накажут. Очень серьёзно. Я не хочу, не могу причинить ему боль! Он единственный, кто был добр ко мне за всю прошедшую жизнь. Если это вообще можно назвать жизнью.
— В начале нашей беседы вы сказали, что у вас нет никого, кто удостоился бы даже самой лёгкой вашей симпатии, не говоря уже о любви. Однако за своего командира вы переживаете как за очень дорогого и близкого друга.
— Друг? — переспросил Клемент. — Нет. Друзьями мы не были никогда. Просто мой командир очень хороший людь, и я не хочу ему ни малейших неприятностей. А с моим увольнением они неизбежны. И немаленькие.
— Препятствие, о котором вы говорите, труднопреодолимое, — согласился преподобный. — Но ведь не обязательно пробивать его лобовой атакой. Всегда есть возможность обходного манёвра.
— Не в этом случае.
— А вы думали над обходным манёвром как над конкретной задачей?
Клемент не ответил.
— Вы не осуждаете меня за убийство? — спросил он после паузы.
— Сильнее, чем вы сами себя осудили, вас не осудит никто. Беда в том, что мы обретаем жизнь только ценой чужой боли. Сначала, чтобы жизнь обрело наше тело, мы причиняем боль матери. После, уже взрослыми, причиняем боль кому-то из встречных людей для того, чтобы жизнь обрела сотворённая нами душа. Чем труднее процесс обретения жизни, тем выше риск смерти для того, кто помогает ему осуществиться. Немало матерей умирает родами. И всё же они идут на это, чтобы помочь миру обрести новую жизнь. Ведь тот людь, о котором вы говорите, понимал, чем рискует, когда говорил вам те слова?