– Теперь последнее, Александр Петрович, – сказал директор музея. – Вот этими двумя хитроумными ключами открываем витрину. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака два ключа с замысловатыми бородками на одном брелоке и склонился над первой замочной скважиной… Ключ поворачивался с трудом – давно, очень давно не поднимали бронированное стекло, которое герметично и надежно укрывало «Золотую братину». Второй ключ повернулся легче. – Ну вот и все. Настала самая торжественная минута…
И в этот момент сзади Любина прозвучал глухой удар – и тут же истошный крик эхом отразился от сводчатых потолков. Иван Кириллович быстро обернулся и увидел графа Оболина с окровавленным лицом, у которого подгибались ноги, – он медленно падал головой вперед. Позади Александра Петровича, широко расставив ноги, стоял «телохранитель» Евгений.
– Да что же…
Директор музея не закончил фразы: на его голову обрушился сокрушительный удар, брызнули ослепительные искры – и их тут же поглотила густая мгла.
За всем происходящим в подвальном зале наблюдал по монитору Никодим Иванович Воротаев.
Он увидел, как упали на пол, оглушенные ударами сзади, граф Оболин и Любин, как «телохранители», быстро взглянув друг на друга, с трудом подняли тяжелую раму с бронированным стеклом. И в то же мгновение охранник увидел на экране монитора нечто невероятное: за спинами «телохранителей» возникло пульсирующее облако, в котором замелькали густые черные и белые пятна; черных было больше, пятна сталкивались, расходились и опять устремлялись друг на друга. С ужасом Никодим Иванович обнаружил, что внутри облака сгустки белого и черного постепенно преображаются в человеческие лица, только прозрачные… Лицо, которое возникло из белого пятна, приблизилось. Это был лик молодого мужчины, иконописно прекрасный и мужественный, возле правого уха у него было маленькое родимое пятно в виде бабочки. Вокруг него клубились, надвигаясь со всех сторон, другие мужские лица, тоже исполненные неземной красоты, но искаженные страстями, обуревавшими их, – злобой, яростью, жаждой расправы. Красота их была отталкивающей. У левого уха каждого из них ликов тоже было родимое пятно, но разглядеть его Воротаев не мог: какая-то клякса.
«У них борьба, сражение, – пронеслось в сознании охранника. – И белого черные побеждают…» Все это длилось несколько мгновений. «Бред, – сказал себе Воротаев. – Нервы… Галлюцинация. – Он выключил монитор. – Чушь… Ничего этого не было». Командир группы охраны снова успокоился, движения его стали быстрыми и четкими. В течение двух-трех минут он вывел из строя всю систему сигнализации музея и по всем каналам, включая внутренний, прервал телефонную связь особняка во Втором Зацепном переулке с внешним миром и поспешил в подвальный этаж музея. У двери оглянулся: Федор Рябушкин и Остап Цугейко лежали возле стола в тех позах, в которых сразил их напиток под названием «Абсолют». Нетронутая закуска, початая бутылка. Воротаев вернулся к столу, закрутив на бутылке пробку, сунул ее в свою кожаную сумку, туго набитую мешками из тонкой парусины, и вышел с ней из комнаты.