Смеясь, он молвил:
— Жалую тя сим кубком!
Достаточно уж подвыпивший посол забыл о своем непонимании русского языка и, не дожидаясь перевода, воскликнул, прижав кубок к сердцу:
— Бардзо дзенькую и падам до ног светлейшего государя!
Поцеловав кубок, он поставил его на стол возле своего прибора.
Великий князь переглянулся с Курицыным, усмехнувшись одними глазами.
Снова все зашумело кругом разговорами, звоном чарок и достаканов.
Иван Васильевич знаком подозвал к себе Курицына и сказал вполголоса:
— Утре наряди все, как тобе сказывал, к отъезду посла. Приведи его до завтраку проститься и отъезжай с богом. Да гляди, а зачем, сам ведаешь. Яз пойду на малое время отдохнуть к собе, а ты еще пои их да слушай, что бают…
Встав из-за стола, улыбнулся он и шепнул дьяку:
— А папа-то рукой Казимира нас щупает…
Из Переяславля Залесского выехал Якуб-писарь в возке, в котором были с ним только духовник его да двое слуг. Курицын ехал отдельно, следом за посольским возком. Дальше тянулся поезд свиты посольской, окруженный русской стражей.
Посол Якуб и ксендз Витольд долгое время ехали молча. Якуб был совсем трезв и мрачен и от времени до времени посасывал из походной фляги дорогое заморское вино — подарок московского князя на дорогу. Он вспоминал все, что было, что слышал от других, что знал и видел сам, и, медленно обдумывая, подводил итоги своего посольства.
— Умен князь московский, — заговорил он, наконец, со своим духовником, — и силен духом. Многих знал я государей и послов, вертел ими, как мне надо было. А этот зараз непонятным образом меня самого в руки взял, словно на коня узду надел. Н-да!
Якуб досадливо крякнул и, потянув из фляги, добавил:
— Oleum et operam perdidi.[210] Впрочем, одно узнал: князь жениться на деспине не хочет, а сие значит, что папа не будет навязывать нам дружбу с Москвой…
— Обращая мысли свои к богу, могу на сие сказать только словами молитвы господней: Fiat voluntas tua,[211] — проговорил ксендз и набожно перекрестился.
Наступило долгое молчание, и, только закусив дорожными снедями, снова заговорил ксендз Витольд.
— Опасаюсь лишь я, — начал он, — бородатого кардинала, грека Виссариона, и упрямства папы насчет крестового похода против турок.
Виссарион же, служа папе и радея об освобождении родной земли, сможет уговорить князя Ивана на брак…
Якуб вдруг весело засмеялся:
— Ты, отец, мыслишь, что и тут «симилис симили гаудэт» — и борода бороду убедит!..
Ксендз слегка обиделся и сказал сухо:
— Пан забыл, что обе сии бороды у таких умных голов, каких и среди безбородых очень мало…