(заполненности ею пространства), таков проект повелителя, неспособного полностью овладеть своим рабом, и следовательно не способного помешать последнему владеть им частично.
Длительность удерживает пространство; она тащит нас к смерти, она пожирает пространство нашей жизни. Тем не менее, это различие не проявляется так уж ярко в ходе истории. Точно так же, как и буржуазные общества, общества феодальные были обществами отчуждения, потому что отчуждение основывается на частной собственности, но всё же они обладали над первыми преимуществом обладания потрясающей силой симуляции.
Сила мифа объединяет разъединённые элементы, она заставляет жить в единстве, фальшивыми способами, конечно, но в мире, где фальшь является Одним и единодушно признаётся последовательной общиной (племенем, кланом, королевством). Бог — это образ, символ преодоления разъединённых времени и пространства. Всё то, что «живёт» в Боге, участвует в этом преодолении. Большая часть участвует в нём опосредованно, т. е. соответствует, в пространстве и времени своей повседневной жизни, организаторам иерархизированного надлежащим образом пространства, простым смертным Божьим, попам, шефам. В награду за свою покорность, им поступает предложение вечной длительности, гарантия чистой временности в Боге.
Другие игнорируют подобную сделку. Они мечтали обрести вечное настоящее, которое жалует им абсолютная власть над миром. Постоянно удивляешься аналогичности между специфическим детским хронотопом и волей великих мистиков к единому. Так Григорий Палама (1341) мог описывать Озарение как нечто вроде нематериального сознания единства: «Свет существует по ту сторону времени и пространства […] Тот, кто участвует в божественной энергии, сам становится Светом в каком—то смысле; он един со светом и, вместе со светом, он в полном сознании видит всё, что остаётся скрытым от тех, кто не удостоился этой милости».
Эта смутная надежда, которая может быть только неразличимой, даже неописуемой, была вульгаризована и уточнена переходной буржуазной эпохой. Она конкретизировала её, нанося смертельный удар аристократии и её духовности, она сделала её возможной, доводя до крайности своё собственное разложение. История отчуждения медленно разрешается в конце отчуждения. Феодальная иллюзия единства мало помалу воплотилась в освободительном единстве жизни, которую предстоит построить, по ту сторону материально гарантированного выживания.
4
Рассуждения Эйнштейна о времени и пространстве напоминают нам в своём роде о том, что Бог мёртв. Как только он покидает пределы мифа, разлад между временем и пространством погружает сознание в болезнь, пережившую свои хорошенькие деньки при Романтизме (привлекательность дальних стран, сожаления об уходящем времени…)