В той же мере, в какой автоматика и кибернетика предвосхищают массовую замену рабочих механическими рабами, принудительный труд выказывает себя как чистую принадлежность к варварским процедурам по поддержанию порядка. Власть фабрикует таким образом дозу усталости, необходимую для пассивного подчинения её телевизионному диктату. За какую приманку тогда будет стоить работать? Это мошенничество исчерпало себя; нечего больше терять, не осталось ни единой иллюзии. Организация труда и организация досуга это лезвия кастрирующих ножниц, предназначенных для улучшения породы послушных собак. Настанет ли когда—нибудь тот день, когда бастующие, требуя автоматизации и десятичасовой недели, вместо икетирования предпочтут заняться любовью в цехах, офисах и домах культуры? Не останется никого кроме программистов, менеджеров, профбоссов и социологов, кто был бы удивлён и обеспокоен этим. Возможно, не без причины. Ведь помимо всего прочего под угрозой окажется их шкура.
6 глава «Понижение давления и третья сила»
До сих пор, тирания только переходила из рук в руки. В общем уважении к командным функциям, антагонистические силы никогда не переставали ухаживать за семенами своего будущего сосуществования. (Когда лидирующий игрок берёт власть шефа, революция гибнет вместе с революционерами). Неразрешённые антагонизмы гниют, скрывая реальные противоречия. Снижение давления является постоянным контролем за антагонистами со стороны правящего класса. Третья сила радикализирует условия и помогает преодолеть их, во имя индивидуальной свободы и против всех форм ограничений. У власти нет иного выбора кроме как уничтожать или интегрировать третью силу не признавая её существования.
Подведём итог. Миллионы жили в доме без окон и без дверей. Бесчисленные керосиновые лампы соперничали своим тусклым светом с тенями, которые правили вечно. Как вошло в обычай с самой глубокой древности, бедные должны были следить за ними, чтобы поток керосина верно следовал курсу бунтов и умиротворений. Однажды вспыхнуло всеобщее восстание, самое яростное из всех, которые знали люди. Его лидеры требовали справедливого перераспределения тарифов за освещение; большое количество революционеров говорило, что то, что они называли общественными услугами должно было быть бесплатным; некоторые экстремисты зашли так далеко, что говорили о необходимости разрушить здание, которое они считали нездоровым и непригодным для человеческого обитания. Как обычно, самые разумные оказались безоружными перед жестокостью конфликта. Во время особенно оживлённого столкновения с силами порядка, шальная пуля пробила брешь во внешней стене, через которую полился свет. После того как прошёл первый момент ступора, этот поток света был встречен победными криками. Здесь заключалось решение: достаточно было пробить больше таких брешей. Лампы были выброшены на свалку или выставлены в музеях, власть перешла к оконщикам. Были забыты партизаны радикального разрушения и сама их тихая ликвидация, кажется, прошла незаметно. (Все теперь спорили о количестве и местоположении окон). Затем их имена ожили в памяти, век или два спустя, когда, привыкнув к огромным застеклённым окнам, люди, этот вечный источник недовольства, начали задавать экстравагантные вопросы. «Влачить наши дни в теплице — разве это жизнь?», спрашивали они.