Он держал ее за руку.
Он знал, что она не существует, — почти не существует. Но теперь не придавал этому значения. Он вообще ничему не придавал значения. Он снова был тростником над галечной отмелью, и прозрачный холодный ручей убегал к соленому заливу. Может быть, это была уступка или сдача позиции на один редут. Но в любом случае Он чувствовал, что на большее не способен, что дальше его что-то не пускает, что Он слишком реалистичен, чтобы броситься, очертя голову, в неизвестность.
— Я знаю, в чем твой секрет, — сказала она, не замедляя шага.
— Разве это что-то значит? — спросил Он как можно равнодушнее и подумал, что она хорошо ориентируется в темноте, даже чересчур хорошо для женщины.
— У тебя хороший щит — ты все время думаешь о прошлом.
Она сама делала его опасным.
— Да, — сознался Он, — в этом мое спасение.
— … и проигрыш… — добавила она.
Он не стал спорить. Зачем спорить, когда и так все ясно. К тому же под землей Он чувствовал себя не так уверенно, как на поверхности.
Наверху загудело, и с потолка и стен посыпалась пыль.
— Тебе не больно? — спросила она.
— Нет, — ответил Он, зажигая свечи, — здесь не больно. Здесь не бывает больно.
Потом они откидывали тяжелые засовы, открывали одну за другой дубовые двери и входили.
Сирены наверху уже перешли на свистящий шепот. Они искали и никого не могли найти.
Сегодня они зря стараются, у них нет ни единого шанса, подумал Он.
***
— Знаешь, я ведь немного другая, — сказала она и шевельнулась у него на плече.
Ее волосы пахли, как у всех земных женщин.
— Я знаю, сейчас это неважно, — ответил Он и поморщился, потому что никогда не любил объяснений.
Они лежали в темноте, и тишина была, как в склепе.
— Я все время, как это? Ввожу тебя за нос.
— Ничего страшного, — великодушно согласился Он и невольно улыбнулся.
На столе догорал огарок, и сквозь прищуренные ресницы Он рассматривал желтоватый нимб вокруг пламени.
— Мне стыдно, — добавила она, — но я не нарочно.
Он чувствовал под шинелью ее ноги с горячей кожей.
— Разве тебе не все равно? — спросила она.
Почти, подумал Он и ответил:
— Не будем усложнять жизнь.
— Не будем, — согласилась она. — Это твоя любимая поговорка. Я знаю, — и шевельнулась, и коленки, острые и хрупкие, уперлись ему в бедро.
Теперь она действительно напомнила его давнишнюю знакомую, возможно, даже хорошую знакомую.
— Я думаю, ты мне не веришь, — сказала она после минутного молчания.
Он попытался пожать плечами, и у него ничего не вышло.
— Какая разница — верю, или не верю, — подумал Он вслух. — Главное, что я остаюсь.
— Я не обладаю избирательной волей, — вдруг призналась она, — и завидую тебе. Все зависит от степени свободы. Даже здесь я более свободна, чем… чем…