— Когда кажется, надо креститься.
— А ведь точно, убить тебя не могло, — вдруг осенило старика, — тебя и собачку. Как я не догадался.
— Ну и что? — спросил Он, ничего не понимая.
— В следующий раз буду умнее…
Многозначительность старик казалась смешной, балаганной.
Хитрюля, подумал Он, делает хитрый вид или на самом деле что-то скрывает.
— Следующего раза может и не быть, — заметил Он не так уверенно.
— Точно, может и не быть, — легко согласился старик, словно задумываясь над чем-то.
Что-то в нем было от скомороха или сморчка.
— Не знаю, почему я с тобой вожусь, — сказал Он, намеренно не отзывая пса, — шлепнуть что ли, и дело с концом. Безопаснее будет.
— Так уж и шлепнешь! — возразил старик, все еще обыгрывая что-то внутри себя — разномастность решений, что ли?
— Верно, не шлепну, но намять бока следует. А?
— Ну уж это твое дело.
— Старый козел! — выругался Он.
— Ошибся я, ошибся! Потом уже понял.
Все-таки был он горьким пьяницей, потому что лицо у него напоминало вяленую картошку, и только глаза, сидящие глубоко и цепко, были непонятно собранными, словно отдельно от лица решали свою задачу и совершенно не вязались ни самой ситуацией, ни с разговором, и это настораживало и делало старика неясным и опасным.
— Ладно, черт с тобой, забирай свою берданку, — сказал Он, — некогда мне с тобой возиться.
Можно было уходить туда, где тебя совсем не ждут, где втройне опасно, где можно сложить голову ни за что ни про что — за любопытство, за глупость, за неумение.
— … я ведь знаю, куда ты навострил лыжи, — сказал старик и вытянул из-за пазухи бутылку.
— Пока, папаша, — сказал Он, надевая рукавицу.
— Зря туда метишь, — сказал старик, присасываясь к горлышку.
Щетина на тощей шее пришла в движение.
— Не хочешь? — спросил, болезненно морщась, словно проглатывая касторку.
Жидкость в бутылке была маслянистой и густой.
Он проверил, как скользят лыжи.
— Глупо погибнешь, — заметил старик, наблюдая за ним, и снова приложился к бутылке.
— Почему? — осведомился Он, принимая информацию с тайной хитростью.
И тут старик не выдержал и обиделся.
— Ничего ты не понимаешь, — сказал он веско, загоняя пробку в горлышко и поднимая ружье, — совершенно ничего. Гнилое ваше поколение. Нахватались верхов, знания ни на грош, и думаете, что все понимаете.
— А ты? — спросил Он.
За горизонтом протяжно булькнуло, и шорох ракеты пронесся над головами. Африканец прижал уши и заворчал.
— Я здесь посторонний. Мне уж немного осталось, — ответил старик, даже не делая паузы и не реагируя на шелест.
Ответил и заткнулся, чтобы упереться взглядом в снег.