Был он весь таким правильным и честным, какими бывают одни дураки, не понимающие различия между необходимостью и реальностью, между правдой и полуправдой.
Ну и ладно, думал Он, лишь бы ружье на месте было, а то жизни нет от этих… Он не знал, как правильно сформулировать — мыслей, что ли… Но может, я ошибаюсь, может, это люди — самые настоящие, просто непривычно странные, но люди.
Там, где дорога пересекалась речкой, им пришлось перейти ее вброд, и теперь она шумела справа, разлившись по светлым галечным отмелям. Сверху, над гребнями древних холмов, скользила родная луна, и в ее свете дорога, усыпанная белой крымской пылью, казалась меловой. Они ступали по ней бесшумно, как по перине.
Наконец на темном фоне всплыли пики останцев, и надо было только обойти гору и взобраться по длинному, как дорога в небо, пологому склону, ровно в полночь повернуться лицом к горам, и луна должна указать, под каким из них лежит ружье Падамелона. Вдруг Африканец словно проснулся, отряхнулся так, что почти скрылся в облаке белой крымской пыли, и, навострив уши, заворчал.
Да и Он сам почувствовал чужеродный запах. Так мог пахнуть только город — краской и бензином.
Они чуть не попались — натолкнулись на шлагбаум и вооруженных людей в камуфляжной одежде.
***
— Эй! — крикнул новоиспеченный янки, — драная русская задница, выходи.
Он шарил по земле, давил виноградные гроздья. Шарил в поисках пистолета. Потом вспомнил, что оставил его в гостинице. Ниже шумела речка, разлившаяся на мелкие ручьи.
— Афри! — позвал Он тихо, — Афри!
Джованни скулил, как собачонка. Они с Африканцем молча отступали сквозь преграду из можжевельника. Руки саднили и кровоточили от многочисленных колючек. Повезло одному Африканцу — он был просто приспособлен для таких приключений.
Снова выстрелили. Ракета пронеслась слишком низко, отбрасывая густую тень. Казалось, просто кто-то балуется, стреляя вдоль склона.
— Так ничего не выйдет, — пожаловался фальцетом, кажется, Толстяк. — Кто-то должен пойти туда…
— Сам и иди, — лениво ответил то ли Андреа, то ли кто-то другой.
— Джованни, детка, — вдруг произнес кто-то третий, и Он с удивлением подумал, что это, должно быть, Старуха, — отзовись…
— Как же… ж-ж-жди, с-с-старая кляча… — возразил Джованни, но подскочил на месте, словно собираясь бежать на зов.
— Чему же я тебя учила, Джованни? — звала его Старуха. — Чему?
— Не-не-не п-п-пойду… — упрямился итальянец.
— Правильно, бабуля, все итальянцы без совести, — обрадовался Толстяк или человек с голосом кастрата.
— Иди лучше ты, — произнесла Старуха. — Все равно ни на что не годен…