И снова я "снизу", теперь уже раз и навсегда.
Маурицио, понятно, чувствует, что он "сверху", и воспринимает мою просьбу спокойно. Он долго рассматривает меня с пренебрежительным любопытством энтомолога.
— Знаешь, Рико, — произносит он наконец, — хорошо, что ты с самого начала заговорил о режиссуре.
— Почему? Он сидит в излюбленной позе — в профиль, как будто не развалился в кресле моего кабинета, а застыл на портрете эпохи Возрождения — женоподобный, медовласый паж с золотисто-карими, потухшими глазами на молочно-белом лице.
— Потому что сейчас мне важно окончательно понять: работать с тобой дальше или нет.
Катастрофа! Разгром! Караул! Спасайся кто может! Пытаюсь овладеть ситуацией, взять себя в руки, успокоиться, но чувствую, как на лице проступает гнуснейшее выражение подавленности. Лопочу: — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать? Словно в задумчивости, Маурицио произносит безразличным тоном: — То, что твой набросок сценария мне не понравился.
— Чем же он тебе не понравился? Говорю не своим голосом. Минуту назад был бледен как смерть. Теперь раскраснелся, надувшись как индюк. А Маурицио хоть бы что. Еще бы: ведь я вечный пасынок судьбы, а он ее баловень. В этом весь ужас. Точно по заранее намеченному плану, он продолжает.
— Вот что. Попробуй вкратце изложить сюжет сценария, как изложил бы его Протти. Идет? — Но зачем? — После твоего пересказа мне легче будет показать разницу между твоим наброском и тем сценарием, который мы написали вместе с Флавией. А для начала приведу вдохновившую нас цитату из "Капитала".
Он достает листок бумаги и медленно, с расстановкой читает: — "Там речь шла об экспроприации народных масс кучкой узурпаторов; здесь речь идет об экспроприации кучки узурпаторов народными массами". Вот такая цитата. Название фильма — "Экспроприация" — возникло именно отсюда. Как ты считаешь, твой набросок сценария соответствует духу этой цитаты из Маркса? — По-моему, соответствует.
— Прекрасно. Тогда перескажи коротко его сюжет. — С этими словами он швыряет окурок на пол, встает и топчет его маленькой ножкой.
У Маурицио короткие, пухлые лодыжки, почему-то похожие на женские, наверное, потому, что пухлые. Он закуривает следующую сигарету, соединив у рта обе руки, такие же крохотные, как и ноги, изумительно белые и гладкие, без единого венозного узелка. Затягивается, выпускает голубые струйки дыма из нежных, почти прозрачных ноздрей безупречного носа, а затем — из розового, тонко выписанного рта.
Я не унимаюсь: — Зачем повторять то, что ты и так уже знаешь? — Я-то знаю, а вот ты — нет, судя хотя бы по тому, что убежден, будто твой сценарий выдержан в марксистском духе. Может быть, во время пересказа ты увидишь сценарий как бы со стороны и тогда впервые по-настоящему его поймешь.