Над местом схода заклубилась бурая пыль.
Николка уже растаскивал ближайшую изгородь, вооружая тех, кто понадежнее, увесистыми шестами.
— Эй, сердечный, дай-ка и мне посошок! — подскочил Чайник. — Ломать — не строить, сердце не болит…
Волчков сын Глебка и Ванька Бритяк предусмотрительно сбегали домой, оставив трехрядки, и вернулись, краснорожие, решительные — один с артиллерийским тесаком под полой, другой с браунингом в кармане.
Степан увидел отца. Тимофей как бы плыл в толпе, двигая простуженными ногами. Глубоко запавшие глаза старика кого-то искали.
— Лодыри? — гаркнул он, уставившись на дрожащий подбородок Бритяка. — А на ком вы ехали, захребетники? Кого день и ночь погоняли? Знать, у вас память, вместе с совестью, к заднему месту приросла! В колья их, братушки!
Народ пошел на кулаков стеной. С колокольни посыпались грачи и галки, кружась, как листопад, над толпой.
Степан бросился к отцу:
— Стой! Куда?
— Служивый!! — Тимофей шатался от клокотавшей в нем ярости. — Ты вот первым ушел, последним вернулся… Державы завоевывал. А дома жрать нечего, стыд прикрыть нечем! Мы с тобой, вишь, не нажили! Только им, шаромыжникам, сам бог для счастья в шапку наклал… Бей, мужики, отводи душу!
Но Степан загородил дорогу, кряжистый и упрямый.
— Папаша! У нас законная власть — давить гадов… Зачем же, как бандиты?
Он укоризненно повернулся к сходу. Люди потупились, убирая шесты.
«Вот у кого царь в голове», — подумал Огрехов.
— Портной сгадит, утюг сгладит, — сказал Чайник, переводя изумленный взгляд с Тимофея на Степана.
Огрехов решительно поправил огнистую бороду.
— Комбед так комбед! Кому доверяет мир?
— Степан! Степан Жердев! — загремело со всех сторон.
— Еще?
— Гранкин. Походи, Гранкин, для общества… без кнута!
Веселый смех разогнал остатки грозы.
— Еще?
— Матрену-солдатку запишите! — с одышкой выкрикнула Ильинишна.
Во время голосования Волчок запротестовал: — Баб не считай, мальчик! От бабы толку, что от курицы песня: один грохот.
— Нашелся толковый: ходит молча, кусает по-волчьи! — потешалась Матрена в кругу товарок.
— А мадьяр? — не отставал Волчок, указывая на военнопленного Франца.
— Что мадьяр? Что тебе дался мадьяр? — окрысился Фёдор Огрехов. — Мадьяр тебе не человек? Повестка исчерпана, граждане мужики.
Был уже вечер. Раскаленный закатом солнца медленно остывал рубиновый край неба. С поля в пыльной туче двигалось сытое стадо.