Все глубже уходил Бритяк в прошлое. Хотелось ему, как затравленному волку, отдохнуть там, в родной норе.
— Значится, прав Адамов, слепая бадья. — Афанасий Емельяныч поймал на шее лошади овода и проткнул его травинкой, точно пикой. — Значится, конец!
На дороге со стороны Жердевки показался пешеход. Афанасий Емельяныч узнал прасола Пантюху из деревни Кирики, зиму и лето носившего нагольный полушубок.
Бритяк не любил этого неопрятного человека, которого все звали «Грязный».
Пантюха издали махнул Бритяку картузом. В этом жесте заключались и приветствие и начало разговора.
— У вас, одначе, того…
— Чего? — насторожился Бритяк, и сердце забилось в недобром предчувствии.
Пантюха снова энергично махнул картузом:
— Искать начали.
— А-а, — протянул Афанасий Емельяныч, несколько успокоившись. — Искать — ищи, не найдешь — свищи…
— Оно так и есть. Волчок теперь посвищет, — лукаво зажмурился Пантюха.
— Волчок?! — У Бритяка захватило дух. — Скажи на милость… Выгребают?
— Из ямки. Добрая могилка под скирдой. В головах шире, к ногам поуже… Четвертей двадцать — подарочек комбеду приберег!
Бритяк стал запрягать. Пантюха от нечего делать помогал, расправляя вожжи, подтягивая чересседельник.
— На мельницу, должно, Афанась Емельяныч? Своя-то не крутится?
— На станцию…
— Что так?
— Черт попутал… У тебя хлеб-то небось в могилке, а мой в закромах.
— Э-эх, мать честная! — удивился Пантюха с нескрываемым злорадством. — Тогда вези, Афанась Емельяныч. Вези и читай: «Спаси, господи, люди твоя…»
Бритяк ничего не ответил насмешнику. Да, подвела надежда на Ефима, просчитался. Ладить под новых правителей оказалось не так-то просто. Но главное — Степан, беспортошное племя, это он окончательно перепутал карты…
«А! Побирушка, пес лохматый! — злобился Бритяк. — Да ведь он обязан мне, благодетелю, жизнью! Не жени я тогда отца его, Тимоху, не дай под отработку десятину пашни — трын-трава бы не выросла!»
Глумливо припомнил он, как Тимофей, узнав о рождении Степана, прибежал с поденщины, упал на порог и крикнул:
— Зарезала баба!
Потом запродал последние дубы в дедовской делянке на водку и, пьяный, жаловался соседям, набившимся за стол:
— Пропал я, братцы… Покойный родитель наказывал приберечь дубы на починку избы. Глядите, какая хоромина! Ни одного венца живого, труха! А баба… У меня нету бабы! Есть курица-яйценоска! Пятого подвалила!
Бритяк пустил кнутом вдоль лошадиной спины и рысью вымахнул на дорогу. Только дорогу выбрал опять самую дальнюю, через Осиновку… Пантюха, крупно шагая следом, лукаво жмурился.
— А у нас, в Кириках, — заговорил он, размахивая картузом, — барское добро отбирают… Что зимой мужики-то натаскали.