— Николка… Ты зачем?
Николка зло посмотрел хозяйскому сыну в глаза. На детском лице с облупившимся от солнца носом выразилось замешательство. Он обдумывал, как ему получше солгать. Но лгать не пришлось. Отворилась дверь с надписью «Председатель», и Ефима позвали.
В накуренном бывшем адамовском кабинете собрались комиссары. По тому сосредоточенному молчанию, которым встретили его, Ефим догадался, что говорили о нем. Мысль сама собой протянулась к шлепавшему в коридоре Николке, к привязанной у подъезда взмыленной лошади… Несомненно, что-то случилось в Жердевке.
Селитрин, наклоняясь, шептался с Октябревым. Его белобровое, с правильными чертами, лицо было спокойно, а синие глаза чуточку улыбались. При виде этой улыбки Ефиму всегда казалось, что Селитрин знает такое, чего никто другой не мог знать.
Октябрев взглянул исподлобья на унтерскую выправку Ефима. Он старался определить, насколько правильно сделан выбор.
Большинство руководящих работников уезда относилось к Ефиму с откровенной неприязнью: выскочка, ловкач, темная душа. Селитрин даже предлагал сменить начальника продовольственного отряда, а не посылать на усмирение жердевских кулаков. Но Октябрев смотрел на дело иначе. Он считал, что в настоящей обстановке не так трудно прогнать человека. Важнее проверить и раскрыть до конца.
Втайне же председатель исполкома опасался, что смещение Ефима может быть истолковано в народе как скрытая месть Бритякам за давнишнюю обиду… Хотя честное имя Павла Октябрева не вызывало ни у кого сомненья, сам он всю свою жизнь не мог побороть чувства некоторой стесненности от того, что был сыном Рукавицына.
Октябрева поддержал военком Быстров, новый в уезде человек, которому Ефим определенно нравился строгостью воинского порядка и неутомимой деловитостью. К тому же участие в разоружении реакционного гарнизона говорило о мужестве бывшего унтера, о действительной готовности служить большевикам. Все согласились с последним доводом, и, когда Ефим вошел, секретарь уже записывал принятое решение.
— В уезде кулаки бесчинствуют, — заговорил Октябрев глуховатым но твердым голосом. — Возьмите отряд, пулемет на машину и отправляйтесь. С вами поедет чрезвычайная тройка.
Ефим много слышал про Октябрева, но близко столкнулся впервые. Высокий и худой, Октябрев напоминал ему ракиту, выросшую в овраге, куда редко заглядывало солнце. Его фигура в матросском бушлате, серый цвет лица, большие рабочие руки — все говорило о тяжелой жизни. В черных остриженных под машинку волосах серебрилась ранняя седина.
Будучи одногодком, Ефим выглядел перед ним юнцом и чувствовал это. Он стоял навытяжку, не решаясь сесть без приглашения. Напряженно следил за речью, за скупыми, уверенными движениями Октябрева.