Макаровичи (Рукавишников) - страница 12

- А для кого же? А ты правду сказал...

- А черт их знает, для кого. Только не так все. Настоящего нет. Эта вся чепуха с беседками...

И как же обрадовался Виктор, что молча, себе лишь договорил, что вся эта чепуха с беседками только умирающим нужна.

И страшась правды, из прорех счастья высовывающейся:

- Надя! Надя!

Закричал.

- Живи ты только! Живи ты! И все будет. И все как нужно будет, Надя.

И слов тех, могущих напугать, испугался. Как так? С ней нежно нужно, с ней тихо.

- Витя, прощай. Давно мне пора. До завтра.

- Кикимора опять?

- Нет. Не только кикимора.

И влекомые брат к сестре, сестра к брату, поцеловались. И поцеловались у окна стоя, у ночного. И опять долог был поцелуй - сто поцелуев. Но не смели руки. И потом не смели слова.

И ушла. И не провожал. И видели, слышали до утра сны свои.

Седой лунь, прозорливец хищный, в тучах-облаках, редко по-зимнему темных, место себе выискал. Над Волгой над декабрьской, над белой, сидит, когти в тучу - в облако вонзив. Сидит-высматривает. Бело все. Каждого мужичка черного легко оттуда увидать, по льду тропой идущего.

Смотрит лунь белый, облачный. Высматривает.

Вон на верху горы дома разные. Много домов. Все крыши под снегом, все крыши белые. Одна крыша черна, и над чернотой своей золо­том вершин своих говорит-кричит:

- Кто равен мне?

Ежедневно с крыши Макарова дома снег скидывают. А в дни пурги к фасаду лестницы подставляют, с кариатид, с карнизов снег метелками счищают.

Декабрь. Рождество скоро. Из Петербурга на праздники студент Яша приехал домой. Первокурсник. В пути веселый был и важный. Не мальчишка. Взрослым ровня. Не так оно устроилось в Петербурге, как хотел: одному жить не позволили. Ну, да все же будто на свободе пожил.

Тогда, осенью, maman не уступила. Долгие споры были и ссоры.

- И просить не смей. И что это в самом деле за упрямство! Тебе же удобнее.

- Да вы же, мамаша, не знаете даже эту самую фрау Франк. Только то, что она нашей Эмме сестра. Все студенты, мамаша, самостоятельно живут, в меблированных комнатах.

- И у тебя комната будет отдельная. Да чего ты просишь? Чего так уж пристал? Значит, хочешь как-нибудь непозволительно себя в Петербурге вести, если не хочешь в знакомый дом. Что ты надумал, Яша! Опомнись. Ведь тебе двадцати лет нет.

- Ну, а когда мне двадцать один будет, тоже у немки мне?

- Ну, тогда посмотрим.

Поселили Яшу у фрау Франк, на Песках. Примерным юношей до Рождества был. Еженедельные письма от фрау к родительнице успокоительны, хвалебны. Ехал домой, уверенный в удаче.

«Скажу: дети эти мне немецкие заниматься мешают. И потом даль страшная. В университет едешь, едешь... Небось, рысаков у меня нет».