- А кстати и финансовый вопрос разрешить?
- Это как хочешь.
- А что? Пора? Как наши сребренники? Знаешь, Степа, я, кажется, у Юлии на содержании. Мои-то все вышли. Или еще не все? Сколько, кстати, Юлия, у нас денег? Всего? Меньше мильона?
- Поменьше.
- А много поменьше?
- Много поменьше.
- А до России доехать хватит? Или из Парижа ждать? Только ведь там проблематично. У этих «отверженных» редко продается.
- Хватит. Хватит до России доехать. И до Австралии хватит. Поедем, право.
Смеялась.
- Стало быть, пошантажировать этого Доримедонта... Фу! Что я! Доримедонт умер. Тех, других пошантажировать. Идея. Благой совет. А потом в Петербург революцию делать?
Степа Герасимов заговорил горячо. Подумалось ему: Юлию Виктор обижает.
- Какой шантаж? Какой шантаж? Вот что. Твоих дел денежных до сегодня не знал. А по письму только по этому. Какой шантаж! Это право твое. Да нет, не право только, обязанность.
Письмо взял. Читал. Не раз взор с бумаги поднимал, спрашивал пояснений. Отвечала, как могла Юлия. Виктор к окну подошел задумчивый. В небо солнцевое, будто в мглу сумеречную, вглядывался глазами круглыми, вот опять увидевшими яму смерти. Дочитал письмо Степа, слова Юлии дослушал тихие, лоб потер. К Виктору подошел. Руку ему на плечо.
- И будешь ты просто дурак, если не поедешь. Ведь ясно, как на ладони все. А что ты другу до сегодня ни слова, о том после поговорим.
- Какой друг? Почему друг?
- Как - почему? Друг я тебе. Люблю тебя.
- Не надо друзей. Друг это стыдно и гадко. Не может быть человек один, страшно ему, тогда друг. А любишь ты не меня, а Юлию. А о друзьях вот что. Друзья это такая же гадость, как русские клопы. Валяется этакий толстый хам на диване, пятерней себя ласково скребет. Радуется, подлец, что не один он; то там, то здесь его клопики покусывают. Это, мол, они меня любят; ну, и я их люблю. Фу, гадость! Не надо клопов... то есть друзей. Человеку одному быть нужно.
Испугу более, чем обиды было в глазах Степы, когда он бормотал:
- Ты уж того... Ты уж это не слишком ли...
Вдруг - и для себя не неожиданно ли - сплюнул и решительными шагами к двери:
- Прощай, коли так... Прощайте, Юлия Львовна. Не могу я.
- Сиди, Степа. Что ты как чайник на плите! И не за клопов ты обиделся. Тебе то неприятно, что про Юлию я сказал. И какие люди пошли! Дрянь, а не люди. Походя лгут. И себе и всем. Любишь, и люби на здоровье. Не грех. А хоть бы и грех. Нужно только, чтоб красиво.
За ручку двери держась, Степа на спину Виктора поглядывал, все еще у окна стоявшего. И видел Степа взгляды просящие Юлии: