И еще в ячейке было два других предмета.
Разумеется, полицейские установили, что я не причастен к исчезновению Марианн Энгел. Но они ошибались.
Я убил Марианн Энгел. Убил так же несомненно, как если бы поднял ружье или налил яду в ее бокал.
Когда Марианн Энгел направилась к океану, я понял, что она идет не просто плавать. Я знал, что она не вернется, — не стану даже прикидываться дурачком. Но все равно ничего не сделал.
Я не сделал ничего — так, как она однажды и попросила. Ничего, чтобы доказать любовь.
Я бы мог спасти ее всего лишь несколькими словами. Если бы я попросил ее не входить в воду, она бы отказалась от своих планов. Я знаю! Она бы возвратилась ко мне, ведь Три Наставника ей говорили, что я должен сам принять ее последнее сердце, а потом отпустить — отпустить ее. Всякая моя попытка ее остановить означала бы отказ отпустить, и мне всего лишь нужно было сказать: «Марианн, вернись!»
Я не сказал. И теперь должен жить, зная, что не произнес два простых слова, которые спасли бы ей жизнь. Я вынужден знать, что не подал в суд, не попытался добиться опеки, что плохо старался подмешать в ее еду лекарство, что не приковывал ее наручниками к кровати всякий раз, когда она утрачивала над собой контроль и бросалась в работу. Я мог бы предпринять буквально десятки разных действий, чтобы предотвратить ее см-рть… все то, чего я не делал.
Марианн Энгел верила, что убила меня семь сотен лет назад, в порыве милосердия, только это выдумки. На самом деле я убил ее в этой жизни: не милосердием, а бездействием. Пусть ей казалось, что она освобождается от кандалов наказания, от уз своих сердец… я-то знал лучше. Я ведь не шизофреник! И все равно промолчал. Бездействовал. Убил.
Я каждый день на несколько мгновений принимаю эту действительность, большего я выдержать не в силах. Иногда я даже делаю попытку записать случившееся, пока хватает духу, но руки дрожат, а слова не идут. Я тут же начинаю снова врать, пытаюсь убедить сам себя в реальности воображаемого прошлого Марианн Энгел — хотя бы в силу того, насколько глубоко она в это верила. Уговариваю себя, что прошлое любого человека — лишь набор воспоминаний, от которых не хочется отказываться.
Однако в глубине души я понимаю, что это просто-напросто защитный механизм, заботливо настроенный мной самим, в попытке жить с собою в мире.
Мне всего лишь нужно было сказать: «Марианн, вернись!»
Слово «палеография» происходит от греческого — «древний» и — «писать»: соответственно, палеографы изучают древние письмена. Они классифицируют манускрипты по самим буквам (размеру, наклону, почеркам), равно как и по материалам (папирус или пергамент, свитки и рукописи, виды чернил).