Полагаю, я не подходил под понятие "близкий родственник". Полагаю, вот почему я узнал об этом из радионовостей, когда ехал в контору в то пасмурное утро.
Одну из самых видных семей города вновь посетила трагедия — сначала, год назад, погиб отец, жертва грабителя, а теперь прикованная к инвалидному креслу дочь упала с длинной лестницы в семейном особняке. Видимо, она оказалась слишком близко к краю площадки и не справилась с управлением. Она сломала шею. Мать, по их сведениям, держат на больших дозах транквилизаторов.
Думаю, в тот день я звонил Эми раз двадцать, но она ни разу не ответила на мой звонок. Трубку чаще всего брал садовник-австралиец.
— Очень печально тут, приятель. Такая чудесная была девушка. Примите мои соболезнования.
Я плакал, пока у меня больше не осталось слез, а потом взял бутылку виски "Блэк энд уайт", принялся мало-помалу осушать ее в сером сумраке моего кабинета.
Алкоголь обернулся вагнеровской оперой смены настроений — тоски, грусти, сентиментальности, ярости, а в завершение мне пришлось крепко обнять мой холодный твердый унитаз — меня рвало. Я не принадлежу к чемпионам по поглощению спиртных напитков.
Она позвонила перед самой полуночью, когда я тупо смотрел на диктора кабельного телевидения. Ни единое его слово не доходило до моего сознания.
— Теперь ты знаешь, что чувствовала я, когда ты убил Вика.
— Она была твоей родной дочерью.
— Какая жизнь предстояла ей в этом кресле?
— Ее в него усадила ты! — Я вскочил и закружил на месте, как обезумевший зверь, ругая ее последними словами.
— Завтра я иду в полицию, — сказал я.
— Иди-иди. А я тоже пойду туда и расскажу им про Вика.
— Ты ничего не можешь доказать.
— Предположим. Но могу пробудить у них подозрения. На твоем месте я об этом не забывала бы.
Она повесила трубку.
Был уже ноябрь, и радио полнилось жестяными циничными напоминаниями о приближающемся Рождестве. Каждый день я ходил на кладбище и разговаривал с ней, а потом возвращался домой и усыплял себя "Блэк энд уайт" и валлиумом. Я знал, что это русская рулетка — такое сочетание, — но надеялся, что мне повезет, и я проиграю.
Утром после Дня Благодарения она позвонила еще раз. Со дня похорон она не подавала признаков жизни.
— Я уезжаю.
— Да?
— Да. Я просто подумала, что предупрежу тебя на случай, если тебе надо будет связаться со мной.
— С какой стати?
— А с той, что мы сращены бедрами, милый, фигурально выражаясь. Ты можешь посадить меня на электрический стул, а я тебя.
— Возможно, мне наплевать.
— Как драматично! Если бы тебе правда было наплевать, ты пошел бы в полицию два месяца назад.