– А я, разумеется, помогу.
– Киней! Я хочу спросить…
– Спрашивай. Я отвечу.
– Ты воспитал хорошего человека, Киней. Очень хорошего. Неужели ты хочешь собственными руками сломать все, что сумел построить?
– Ну и вопрос. Что ж, ладно. Я воспитывал царя, Гиероним. А царь, воспитанный мною, оказался изгнанником. Значит, моя методика была неверна. Жаль. Надеюсь, еще не поздно исправить собственные ошибки. И кроме того, друг мой, посмотри на Деметрия и скажи: можно ли хорошему человеку быть царем?
Гавань.
Ранняя осень года 476 от начала Игр в Олимпии
Весла слаженно падали в пенистую воду бухты, замирали, изгибались и толкали крутобокий корабль вперед, к выходу в открытое море, и несущая рея уже распустила паутину снастей, готовая принять на себя тяжесть широкого синего паруса с искусно вытканным изображением вскинувшего хвост крокодила.
Корабль уходил в Египет…
Он был уже довольно далеко от берега, во всяком случае, люди, размахивающие руками возле бортов, казались провожавшим крошечными, слипшимися одна с одной черными точками.
Теплый юго-западный ветер, влажно дыша рыбой и йодистыми водорослями, бродил по опустевшей пристани, готовый в любой момент услужить провожающим и просто так, не требуя ни благодарности, ни платы, высушить слезу, некстати задержавшуюся на щеке.
Впрочем, богато разодетые мужи, держащие в поводах лоснящихся, сытно накормленных коней, отнюдь не нуждались в услугах добродушного залетного гостя. Сопровождая вышестоящего по долгу службы, свитские давно сбросили приличествующие случаю огорченные маски и, почти не скрывая нетерпения, топтались на месте, искренне не понимая, чего ради следует задерживаться в порту, тем паче, что далеко не все дела, намеченные на сегодня, уже сделаны.
Разве что один из них, высокий и статный, стоящий несколько впереди остальных, крепко держа за руку худенького темноволосого мальчугана, уже не дитя, но и далеко еще не эфеба, неожиданно и подозрительно громко закашлялся, прикрыв ладонью лицо, словно защищаясь от ветра, – в тот миг, когда корабль завершил разворот и левый борт его, развернувшись к горизонту, скрыл стоящих у борта от взора тех, кто, проводив уплывающих, все стоял и стоял на главной пристани славного портового города Эфеса.
– Вот и все…
Стоящий впереди сказал это очень тихо, почти про себя, будто стесняясь чего-то или недоумевая, и тщательно уложенная по последней моде, именуемая «вихрь на рассвете», но не напудренная волна золотистых локонов, густо присыпанная ранним инеем, слегка качнулась.
Он вновь был невероятно величествен, царь Деметрий Полиоркет, сын Одноглазого Антигона! И ничто не напоминало уже о тех совсем недавних днях, когда серо-желтый, опухший от беспрестанной попойки призрак бродил по переходам эфесской резиденции, пугая не только рабов, но ближайших друзей мутным взглядом и хриплым, взлаивающим голосом, готовым в единый миг сорваться на визг.