Он подошел к кровати, нагнулся над ней, поцеловал жену и убитым голосом проговорил:
— Простишь ли меня, Наташа?
— Простить? — сказала она. — А за что же, Никитушка?
— За то, что взял в дом эту змею подколодную, эту Машку Гамонтову… за то, что заставил тебя дружбу водить с ней, когда она должна была просто быть твоей сенной девкой… Завтра же я прогоню ее отсюда.
— Я давно простила, Никитушка, — ответила ему добрая женщина. — Приколдовала она, видно, тебя своей красотою. Что делать, родной! Видно, так Бог судил. К тому же Господь наказал меня бездетностью, и некому было бы продолжать твой славный род. Я так и решила, что ребенок ее будет нашим и что ты примешь его в дом свой как наше родное детище. Вот почему я и пеклась о ней.
— Она — преступница, — гневно заговорил он, вспоминая свой вечерний разговор с Марьей Даниловной. — У нее был уже ребенок, с которым она неизвестно что сделала. Давно следовало бы казнить ее лютой казнью, да только еще казни такой не придумано.
Наталье Глебовне было теперь жаль расстаться с давно и страстно взлелеянной ею мечтой иметь в доме маленькое живое существо, хотя бы чужого ребенка, который скрасил бы ее скучное, одинокое существование. Она так любила детей и с такой завистью смотрела на них! Ребенка же своего мужа, хотя бы от другой женщины, она носила бы на руках и считала бы его, без всякой обиды и горечи в душе, за своего собственного.
Поэтому она поспешила оправдать, насколько это было возможно, Марью Даниловну.
— Никитушка, — тихо сказала она, — Марья — женщина гневная, и сердце у нее порою злобное. Да и откуда ему не быть злобному? Жизнь‑то ее больно не красна была… Может быть, чего по лютости своей и наклепала она на себя.
— Она ничего точного не говорила, а только так понял я изо всей ее повадки…
— Ну, видишь, может быть, ты и ошибся. Конечно, в том грех большой был бы и Господь покарал бы ее за такое неизмываемое преступление, однако, и то сказать, может быть, из‑за девичьего стыда и зазора не пожелала она иметь ребенка.
Стрешнев с ясно выраженным удивлением посмотрел на жену.
— Так нешто это оправдание, Наташа? Смерти ей мало за такое богопротивное дело! А за то, что она сейчас с тобой сделала, с тобой, которая полюбила ее и пригрела! Зверь лютый она, а не женщина…
— Так, Никитушка, так… однако, может, она и не нарочно столкнула меня…
Он отрицательно покачал головой.
— Не может того быть, — твердо сказал он. — По подлым глазам ее видел я, что нарочно.
— Ну, Бог простит ей, коли так. А я ей давно все простила.
— Ты добрая, кроткая голубка, Наташа. Но преступление ее требует наказания. Так отплатить нам за то, что мы ее приютили…