Сон для Ибо – это святое, но я знаю, она может быстро проснуться. Смотрит перед собой, садится на кровати, волосы взлохмачены, остатки макияжа на лице и на подушке, на ногах шерстяные носки. Ибо мерзнет, как я, и круглый год спит в носках, а с сентября по май еще и в шерстяном белье.
Да, на мою подругу Ибо можно положиться.
Я слышу, как она говорит: «Куколка, опять? Перезвони мне через четыре часа. Я проснусь, а вы снова будете вместе».
Отбой.
Эй?
«Ибо?»
Отбой?
Я озадаченно смотрю на мобильник. Села батарейка? Разрядился? Сломался? Или что? Ничего подобного.
Мне надо ехать дальше, чтобы собраться с силами. Я бросаю взгляд на Марпл, которая лежит на соседнем сиденье и, как всегда, меланхолично взирает на меня.
Из глаз льются слезы, судьба так часто сурова ко мне и несправедлива.
«Марпл, – шепчу я трагически, – сейчас мы предоставлены сами себе».
Что во мне хорошо, так это то, что хотя я и склонна к излишнему мелодраматизму, но в каждое мгновенье отдаю себе отчет в происходящем, в чем, конечно же, никогда не признаюсь. Я сознательно, со знанием дела, изображаю из себя этакую жертву. И терпеть не могу, когда пытаются испортить мой невинный спектакль. Когда я, вздыхая, пакую вещи, или закрываю лицо трясущимися руками, или с итальянским темпераментом сбрасываю со стола пару-тройку чашек, Филипп запросто может сказать что-нибудь типа:
«Теперь сделай глубокий вдох».
Или: «Ты волнуешься partout[21]».
Или: «Прекрати это шоу».
Это почти то же самое, как если бы в театре во время финальной сцены «Ромео и Джульетты» кто-нибудь встал и крикнул артистам:
«Эй, люди, теперь подравняйтесь!»
Меня раздражает, когда мои утрированные чувства не воспринимаются всерьез. В конце концов, я же стараюсь. Такое дарование с неба не падает.
Хорошо, немного таланта досталось мне по наследству. От матери. От нее же я унаследовала небольшой рост, пышные бедра, карие глаза и любовь к жирной пище.
Моя мама действительно очень эмоциональна. Вот недавно она распилила супружеское ложе, потому что решила, что муж недостаточно ее понимает. Можно только добавить, что отец мой – огромной души человек. Спокойный, рассудительный, настоящий вестфалец. Лотар Штурм, надежный, как скала. Но, когда мать его вконец достает, он просто садится на велосипед и едет покататься на пару часов.
«Ольга, – говорит он, когда она снова ругается и угрожает разводом, – я пойду прогуляюсь. Ты сможешь прекрасно ругаться со мной и без меня».
А когда возвращается, то, как правило, находит маму умиротворенной, а кое-что из посуды – разбитым.
Меня не удивляет, что в такую рань Ибо не разобралась в серьезности момента. Откуда ей знать, что на этот раз обратного хода нет? Могла ли она догадаться, что это расставание окончательно, хотя и последние три тоже были последними? Наверняка она считает, что буря скоро уляжется и лучше еще поспать. Не стоит злиться на ее реакцию. Когда позже я спокойно все расскажу Ибо, ей станет стыдно, она будет просить прощения, что бросила меня одну в тяжелый час. И ее раскаяние послужит мне утешением.