Вот-вот, и я о том же.
Кирилл Калинин целовался так, словно хотел меня съесть, – жадно, страстно и влажно. То был не медленный поцелуй гурмана, смакующего деликатес, а поцелуй изголодавшегося обжоры, дорвавшегося наконец до праздничного стола. И вот он уже еле слышно нашептывает в мое ухо:
– Пойдем в гостиницу! – и нежно так подталкивает меня под локоток.
А я отвечаю: «Нет!», но глаза мои все еще закрыты, а руки слепо блуждают по его спине. Так что это «нет» носит скорее кокетливо-утвердительный характер.
– Пойдем, – повторяет он, помогая мне подняться с травы.
И мне так приятно быть ведомой, пассивной; упиваясь этой неожиданной слабостью, я бреду за Калининым, как крыса за волшебной дудкой. Мы заходим в ветхую гостиничку, поднимаемся по лестнице вверх, Кирилл долго роется в карманах, ища ключ. А я тем временем лихорадочно вспоминаю, какие на мне трусы. Кажется, спортивные белые, в крупный горох. Не позорные, конечно, но и эротичными их не назовешь. И когда я лениво прикидываю, как бы половчее снять джинсы с трусами одновременно, в другом конце коридора появляется Инга. На ней прыжковый комбинезон, ярко-красный, белые волосы собраны в густой пучок. Она выглядит хорошенькой и свежей.
– Кирилл, я записала тебя в двадцатый взлет, – говорит она, но тут замечает меня и осекается. Вопросительный взгляд, приподнятые выщипанные бровки.
– Потом, все потом, – бормочет Калинин, беспардонно вталкивая меня в гостиничный номер, – я не буду прыгать в двадцатом. Запиши меня в двадцать третий, о’кей, солнышко?
И захлопывает перед ее носом дверь.
* * *
Поразительно, как всего за несколько часов жизнь может повернуться на сто восемьдесят градусов. Я приехала на аэродром толстеющей унылой бездельницей, а возвращалась триумфаторшей, которой достался главный приз – молодой влюбленный парашютист.
Возвращались мы все вместе. За рулем был Денис, Инга сидела рядом с отсутствующим лицом. Надо сказать, в ней погибла великая актриса, уж очень хорошо удавалось ей выражение «я здесь ни при чем». И только покрасневшие от злости уши и пальцы, нервно перебирающие прядь белокурых волос, выдавали некоторую напряженность ее внутреннего состояния.
Но как и все, на чью голову свалилось неожиданное и незаслуженное счастье, я была эгоистичной.
Мы с Калининым прочно обосновались на заднем сиденье «фордика». Моя ладонь уютно покоилась на его обтянутой модными джинсами «дизель» коленке. А он время от времени прикасался губами, сухими и теплыми, к моей шее, от чего мне хотелось, как реактивной ракете, взлететь вверх, взорваться где-нибудь там, в стратосфере, и вернуться на землю пылающим фейерверком.