Так идёт до тех пор, пока как-то раз я не открываю глаза и не вижу, что на меня смотрит тот, от кого я не смогу отгородиться. Он не станет ни уламывать, ни разъяснять, ни думать, что может изменить моё поведение мольбами и просьбами, потому что кто-кто, а он точно знает, чем меня пронять.
— Гейл, — шепчу я.
— Привет, Кошкисс. — Он наклоняется и отводит прядь волос с моих глаз. На одной стороне лица у него — совсем свежий ожог. Рука подвешена на перевязи, под шахтёрской рубашкой видны бинты. Что с ним случилось? Как он-то сюда попал? Что-то там, дома, произошло невероятно ужасное.
Я не столько забываю о Пите, сколько вспоминаю о других. Достаточно только взглянуть на Гейла, и они встают перед моими глазами, требуют, чтобы о них тоже вспомнили...
— Прим? — задыхаясь, спрашиваю я.
— Она жива. И твоя мать тоже. Я их вовремя вытащил оттуда, — говорит он.
— Они больше не в Двенадцатом дистрикте? — спрашиваю я.
— После Игр они послали к нам самолёты. Посыпались зажигательные бомбы... — Он медлит. — Ну, ты знаешь, что случилось с Котлом.
Да, я это очень хорошо знаю. Видела своими глазами. Старый склад, начинённый угольной пылью. Весь наш дистрикт покрыт угольной пылью. Во мне нарастает новое, ужасное предчувствие, стоит мне только вообразить, как зажигательные бомбы падают на улицы и дома Шлака.
— Они не в Двенадцатом дистрикте? — снова говорю я. Как если бы повторение этих слов могло защитить от страшной правды.
— Кэтнисс, — мягко говорит Гейл.
Я узнаю этот тон. Таким голосом он разговаривает, когда приближается к раненому животному, прежде чем нанести ему смертельный удар. Я инстинктивно поднимаю руку, как будто пытаясь защититься от его слов, но он хватает её и крепко сжимает в своих ладонях.
— Не надо... — шепчу я.
Но Гейл не из тех, кто будет что-либо держать от меня в секрете.
— Кэтнисс, нет никакого Двенадцатого дистрикта.
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ